— Извини, голова другим занята, — отвела взгляд Лена.
Да, негусто. Но все-таки лучше, чем ничего.
— Чем — другим?
— Ничем, — немного помедлив, ответила она.
«Ничем хорошим? Или чем-то, о чем здесь лучше не говорить?»
Она остановилась и повернулась ко мне, отказываясь отвечать мне на кельтинге:
— Мы уезжаем из Гэтлина. Всей семьей.
— Что?!
Такого я не ожидал. Видимо, на это Лена и рассчитывала. Она закрылась от меня, я не мог больше читать ее мысли, понимать, что происходит в ее душе, угадывать, какими чувствами она не хочет делиться со мной. Я думал, ей просто нужно время, не понимая, что ей нужно время, в котором нет меня.
— Я не хотела говорить тебе. Не насовсем, всего на несколько месяцев.
— Это как-то связано с…
Я не договорил, почувствовав знакомую панику.
— Нет, это не имеет к ней отношения. Бабушка и тетя Дель думают, что если я уеду из Равенвуда, то буду меньше думать об этом. Меньше думать о нем.
А я услышал: «если я уеду от тебя».
— Так не получится, Лена.
— Почему?
— Ты не сможешь забыть Мэкона, просто сбежав.
— Да что ты? — раздраженно ответила она, сразу же напрягшись при одном упоминании его имени. — У тебя в книжке так написано? И на какой стадии я нахожусь? На пятой? Ну, максимум на шестой!
— Ты правда так думаешь?
— Вот, кстати, отличная стадия: забудь обо всем и выбирайся из этой истории, пока еще можешь! Думаешь, мне до нее еще далеко?
Я застыл на месте.
— Ты действительно хочешь этого?
Она нервно крутила в руках ожерелье, длинную серебряную цепочку, прикасаясь к подвескам — крошечным частям нашей жизни, символам того, что мы делали вместе, что мы видели вместе. Она так напряженно теребила его в руках, что на секунду мне показалось, будто ожерелье порвется.
— Не знаю. С одной стороны, мне хочется уехать и никогда не возвращаться сюда, с другой стороны, я не вынесу этого, потому что он любил Равенвуд и оставил его мне.
«Это единственная причина?» — спросил я, в надежде, что она закончит фразу и скажет, что не хочет уезжать от меня.
Но Лена больше ничего не сказала.
— Может быть, поэтому нам снятся сны о той ночи, — попробовал я сменить тему.
— Ты о чем? — неожиданно заинтересовалась она.
— Сон, который приснился нам вчера, про твой день рожденья. Ну то есть все было, как тогда, за исключением того, что Сэрафина убила меня, очень реально. Когда я проснулся, то обнаружил вот что.
Я задрал рубашку, демонстрируя Лене выпуклый розовый шрам, зигзагом рассекавший мой живот. Лена побледнела, и я испугался, что она сейчас потеряет сознание. Впервые за многие недели я увидел в ее глазах хоть какое-то проявление чувств.
— Я не знаю, о чем ты, — серьезно сказала она. — Мне сегодня ночью ничего не снилось.
— Странно! Обычно нам снится одно и то же.
Я пытался говорить спокойно, но сердце отчаянно билось в груди. С тех пор как мы познакомились, нам все время снились одинаковые сны. Именно они стали причиной полуночных визитов Мэкона в мою комнату — он забирал те их части, которые Лена не должна была увидеть. Мэкон говорил, что между нами существует такая сильная связь, что Лена видит мои сны. И что же тогда стало с этой связью, если она больше их не видит?
— Та самая ночь, твой день рождения. Я услышал, как ты зовешь меня, и полез на крышу гробницы. Там меня поджидала Сэрафина с ножом в руках.
Лена выглядела так, как будто ее сейчас стошнит. Возможно, мне стоило остановиться, но я не мог. Я продолжал говорить, сам не понимая, к чему это.
— Что произошло той ночью, Эль? Ты мне так и не рассказала. Может быть, поэтому теперь мне это снится.
«Итан, я не могу. Не вынуждай меня».
Даже не верится! Она вернулась в мою голову! Она снова разговаривает со мной с помощью кельтинга! Я попробовал распахнуть едва приоткрывшуюся дверь:
«Мы можем поговорить об этом. Ты должна поговорить со мной».
Не знаю, что чувствовала Лена, но она оборвала разговор. Дверь между нашими сознаниями захлопнулась.
— Ты прекрасно знаешь, что произошло. Ты упал, пытаясь залезть на крышу гробницы, и потерял сознание.
— А что стало с Сэрафиной?
— Не знаю, — ответила Лена, теребя ремень сумки. — Повсюду загорелся огонь, помнишь?
— И она просто взяла и испарилась?
— Не знаю. Из-за дыма ничего не было видно, а когда он рассеялся, она уже исчезла, — ответила Лена, как будто оправдываясь, как будто я обвиняю ее в чем-то ужасном. — И вообще, что в этом такого? Тебе приснился сон, а мне — нет. Ну и что? Это просто сон, он ничего не значит.
Лена развернулась и собиралась уйти, но я обогнал ее и снова поднял рубашку:
— А как ты объяснишь это?
Ломаная линия шрама оставалась розовой, едва затянувшейся. Зрачки Лены расширились, в них отражались лучи первого летнего солнца. Ее ореховые глаза отливали золотистым. Она не сказала ни слова.
— И песня! Она меняется! Я знаю, ты тоже слышишь ее. Пробил час? Может, поговорим об этом?
Она попятилась. Надо понимать, это и есть ответ. Но мне было наплевать, потому что я просто не мог остановиться.
— Что-то происходит, верно?
Она затрясла головой.
— Лена, что происходит?
Не успел я договорить, как нас догнал Линк и хлестнул меня полотенцем.
— Похоже, сегодня на озеро никто не поедет, ну разве что вы двое.
— В смысле?
— Посмотри на шины, мой избиенный друг! У всех машин на парковке колеса спущены, даже у «битера»!
— У всех машин?!
Жирный, любивший похалтурить охранник школы «Джексон» будет вне себя! Я посчитал, сколько машин стоит на парковке: достаточно, чтобы слухи дошли аж до Саммервилля, а то и до шерифа. Тут нужен кто-то покруче Жирного.
— У всех, кроме Лены.
Линк показал пальцем на припаркованный неподалеку «фастбек». Я все еще никак не мог привыкнуть к тому, что Лена ездит на нем. На парковке царил хаос: Саванна без умолку говорила по телефону, Эмили кричала на Иден Уэстерли. Похоже, баскетбольная команда никуда не поедет.
— Ну с ними все ясно, я не против, но «битер»-то за что? У меня денег нет колеса менять, — толкнул он Лену в плечо.
Я посмотрел на нее. Она была в полной прострации.
«Лена, это ты сделала?»
— Это не я.
Что-то тут не так. Лена, которую я знал, открутила бы нам головы, если бы мы посмели задать ей такой вопрос.