— Никто не может объяснить, откуда у меня такая сила, даже мои родственники, потому что они сами не знают, — с грустью, но как-то отстраненно продолжала она. — Каждое утро я просыпаюсь и обнаруживаю, что могу делать вещи, которые не умела накануне.
— Похожая история. Однажды я проснулся, подумал о каком-то месте, куда очень хотел попасть, и через секунду очутился там, — отозвался Джон, то и дело подбрасывая мячик.
Все бы ничего, если бы он при этом лежал на полу и подбрасывал мячик к потолку, а не наоборот.
— Так ты не знал, что можешь перемещаться?
— Узнал, когда оно само получилось, — ответил он, закрывая глаза, но не переставая подбрасывать мячик.
— А твои родители? Они знали?
— Я их никогда не видел. Они бросили меня, когда я был совсем маленький. Даже чародеям не нужны дети-уродцы.
Не знаю, говорил ли он правду, но в его голосе прозвучала неподдельная боль и обида. Лена перевернулась на бок и подперла голову рукой, чтобы смотреть на него.
— Прости. Наверное, это было ужасно. Обо мне хотя бы бабушка заботилась, — она посмотрела на мячик, и он завис в воздухе. — А теперь у меня никого нет.
Мячик упал на пол, несколько раз подпрыгнул и закатился под кровать. Джон повернулся к ней и ласково сказал:
— У тебя есть Ридли. И я.
— Поверь, когда ты узнаешь меня поближе, тебе захочется поскорее смыться.
Их разделяло всего несколько сантиметров.
— Неправда. Я знаю, что это такое: чувствовать себя одиноким даже рядом с другими людьми.
Лена ничего не ответила. Неужели рядом со мной она чувствовала то же самое? Неужели, когда мы были вместе, ей все равно было одиноко? Даже когда я обнимал ее?
— Эль? — произнес Джон, и мне стало нехорошо. — Когда мы доберемся до Великого барьера, все изменится, я обещаю.
— Все говорят, что его не существует.
— Просто они не знают, как его найти. Туда можно попасть только через тоннели, я отведу тебя. Я знаю, что тебе страшно. — Он ласково взял ее за подбородок и посмотрел ей в глаза. — Но если ты захочешь — я всегда буду рядом.
Лена отвела взгляд и провела по глазам тыльной стороной ладони. Я обратил внимание, что узоры стали более темными. Они меньше походили на следы от маркера, скорее на татуировки Ридли и Джона. Она смотрела прямо на меня, но не видела.
— Я должна убедиться, что больше никому не причиню боли. Чего я хочу — не имеет значения.
— Имеет. — Джон провел пальцем по ее щеке, утирая слезинки, и притянул Лену к себе. — Я никогда тебя не обижу. Ты можешь доверять мне.
«Правда могу?»
Больше я ничего не расслышал, картинка стала быстро удаляться, я крепко зажмурился, пытаясь сфокусировать зрение, а когда вновь открыл глаза, то увидел лишь качающийся голубой потолок. Я лег на бок, лицом к стене.
Я вернулся в комнату тети Кэролайн, а они исчезли. Где бы они ни были — они оставались вместе.
Лена пытается начать жизнь заново. Она начинает доверять Джону, у него есть шанс достучаться до той части ее души, которая мне казалась умершей. Возможно, мне просто не суждено достучаться до нее.
Мэкон жил во Тьме, а моя мама — в Свете.
Наверное, нам не дано найти способ, как смертные и чародеи могут быть вместе, потому нам не дано быть вместе.
В дверь постучали, хотя я не позаботился о том, чтобы закрыть ее.
— Итан? Все в порядке?
В комнату тихонько вошла Лив. Я услышал ее шаги, но виду не подал. Кровать слегка прогнулась, когда она осторожно присела с краю и потрепала меня по затылку. От этого мне стало как-то легче на душе и спокойнее, как будто она делала так уже много-много раз. У меня вообще было ощущение, что мы знакомы целую вечность. Она всегда чувствовала, что мне нужно, иногда даже лучше, чем я сам.
— Итан, все будет хорошо, — шепнула она, наклонившись ко мне. — Мы с этим разберемся, обещаю.
Мне отчаянно захотелось поверить ей. Солнце село, в комнате было темно, свет не горел. Я повернулся к ней, но различил лишь очертания ее фигуры.
— Я думал, ты не имеешь права вмешиваться.
— Не имею. Это первое, чему меня научила доктор Эшкрофт. Но я… я ничего не могу с собой поделать, — призналась она.
— Я знаю.
Мы молча смотрели друг на друга. Когда я повернулся, рука Лив соскользнула мне на щеку, и она не убрала ее. Сейчас я увидел ее по-настоящему и впервые подумал, что у нас что-то может получиться. Она свернулась калачиком у меня под боком, положив голову мне на плечо.
Мама нашла способ продолжать жить после того, как потеряла Мэкона. Она влюбилась в папу, а значит, можно потерять любовь всей своей жизни, а потом влюбиться еще раз.
Или все-таки нельзя?
Лив зашептала мне на ухо так тихо, будто ее слова просто зазвучали у меня в голове:
— У тебя все получится, у тебя всегда все получается. К тому же у тебя есть кое-что, чего обычно у проводников не бывает.
— Да? И что же?
— Отличная хранительница!
Я обнял Лив за шею, вдыхая аромат жимолости и мыла, и спросил:
— Поэтому ты пошла со мной? Потому что мне нужна хранительница?
Она молчала, и я почувствовал, что она пытается сообразить, как лучше ответить, что стоит сказать, чтобы не подвергнуть себя слишком большому риску. Я прекрасно понимал ее, потому что со мной происходило то же самое.
— Все было бы проще, если бы это была единственная причина.
— Потому что ты не должна вмешиваться?
— Потому что я не хочу, чтобы мне было больно, — ответила она, прижимаясь ко мне так, что я услышал биение ее сердца.
Ей было страшно, но она боялась не темных чародеев, не инкубов-мутантов, не золотистых глаз, а гораздо более простой, но не менее опасной вещи. Простой, но обладающей куда большей властью.
— Я тоже не хочу, — признался я.
Я боялся не меньше, чем она. Больше мы не сказали ни слова, я крепко обнял ее и подумал, что существует тысяча способов причинить боль другому человеку. Тысяча способов, которыми мы можем причинить боль друг другу, ведь это всегда взаимно. Сложно объяснить, но после всего, через что я прошел за последние месяцы, довериться другому человеку казалось не менее ужасным, чем станцевать стриптиз в церкви.
«Уйдут вслед за нею сердца и звезды, Кто-то сломался, кому-то поздно».
Это была наша с Леной песня. Сломался я. Что из этого следует? Что для меня уже все поздно? Или что меня ждет нечто совершенно иное? Другая, новая песня? Например, «Пинк флойд», для разнообразия? «Замогильный смех в мраморных залах».
Я лежал в темноте, улыбаясь и слушая, как ее дыхание становится все ровнее, пока она наконец не заснула. Мы вернулись в мир смертных, но часть меня осталась в мире чародеев, и Гэтлин вдруг показался поразительно далеким. Непонятно, как я очутился здесь, и неизвестно, сколько еще предстоит пройти.