— Почему бы и нет, раз она вьет веревки из Эрнста Августа? Ей было бы легче легкого добиться приказа о его аресте и заточении в один из ганноверских замков. Я направила...
Аврора запнулась. В зеркале над камином она увидела, как дверь приоткрывается, а в щель просовывается старческая рука. Поняв, что предоставленное ей время истекло, она поднялась и заговорила громче:
— Я довольна, моя дорогая дочь, вы стали благоразумнее. Но вы должны мне обещать, что будете лучше заботиться о своем здоровье. Жизнь в замкнутом пространстве еще никому не шла на пользу...
— Это не мой выбор, мадам. Признаться, я часто чувствую сильную усталость...
— Непременно переговорю об этом с вашим отцом! Вам нужно больше двигаться, больше бывать на воздухе!
Пока Аврора водружала себе на голову многослойные головные уборы, София Доротея спросила:
— Вы меня не обнимете, матушка? Ваш визит придал мне сил. Простите, что так дурно вас приняла в самом начале нашей встречи!
Аврора, тронутая до слез, раскрыла ей объятия.
Две женщины надолго застыли, прижавшись друг к другу.
— Выше голову, принцесса! — прошептала Аврора на ухо бедняжке. — Я обещаю вернуться.
— Эти письма, якобы написанные его рукой, у вас?
— У меня, у меня!
— Если вернетесь, захватите с собой хотя бы пару, умоляю!
— Непременно!
— Берегите себя! И поблагодарите мою мать!
Направляясь к двери, Аврора не должна была прикладывать особых стараний, чтобы загородить лицо: хватило платка, которым она утирала катившиеся градом слезы. Ответив легким кивком на глубокий поклон престарелой пары, она побежала вниз по лестнице, внизу которой ее дожидался комендант Ваккербах.
— Что за люди ухаживают за моей дочерью? — спросила она его, набравшись дерзости. — Я их не знаю.
— О, это достойнейшие господа, граф и графиня Нойдорф. Ганноверский двор направил их сюда, чтобы помочь им... они были разорены.
Ганноверцы! Как она сама не догадалась!
— Неужели для молодой принцессы не нашлось общества получше? Оба уже едва дышат! — гневно бросила она.
Комендант не знал, что возразить.
— Может, и нашлось бы, но... Моей вины здесь нет... Вашему высочеству должно быть известно... Мне приказано...— Довольно! Не забывайте, что вы держите ответ перед государем, моим супругом!
Еще раз яростно высморкавшись, она исчезла в карете, дверь которой держал нараспашку лакей. Пока кучер разворачивал лошадей, герцогиня и Аврора снова обменивались одеяниями. Элеонора смогла сама появиться у окошка в тот момент, когда карета въехала на подъемный мост, на котором вытянулся по стойке «смирно» Ваккербах.
— Не забудьте, что я вам говорила, губернатор! Я еще вернусь!
Крикнув это, герцогиня отпрянула от окна и с облегчением откинулась на подушки сиденья.
— Ну, как она? Что сказала?
— Напоследок она попросила передать вам ее благодарность... и поцелуи.
— Так и сказала? Это правда?
— Клянусь!
— Господи, спасибо, спасибо, спасибо...
Герцогиня так расчувствовалась, что в ней вновь проявился образ любящей матери. Со слезами на глазах она привлекла к себе Аврору.
— Надо будет сюда вернуться, Ваше высочество, — пробормотала та. — Я обещала ей это. Ей так необходимо чувствовать, что ее любят!
— Я буду помнить об этом. А теперь рассказывайте!
Но рассказ пришлось отложить. Командир эскорта остановил карету и со шляпой в руке подъехал к ее окну.
— Этой ночью нам уже не вернуться в Целле, Ваше высочество. Начинается снегопад, дорогу занесет, а людям и лошадям нужен отдых.
— Остановитесь в первой же деревне, там наверняка отыщется постоялый двор. Признаться, я тоже не откажусь от горячего супа и от кружки пива. А вы, баронесса?
— Без всякого сомнения, Ваше высочество. Если повезет, то Ваше высочество смогут побаловать на отдыхе даже стаканчиком вина!
Она знала, что Элеонора терпеть не может пива и пьет его только в тех случаях, когда отказаться невозможно или когда надо сделать приятное мужу.
Карета снова тронулась.
— Как вы думаете, нам сегодня повезет? — некоторое время спустя спросила Элеонора.
Аврора ослепительно улыбнулась.
— Ничуть в этом не сомневаюсь, Ваше высочество! Мы неплохо потрудились. Хочется надеяться, что Клаус Асфельд тоже не ударит лицом в грязь...
Она не ошиблась. Случай даровал им относительно чистый постоялый двор с кое-каким запасом вина в погребе. Вот только вестей от Клауса пришлось подождать...
1695-1696
Вернувшись во дворец к своим обязанностям, герцогиня Элеонора не удержалась и высказала супругу свое негодование: ведь он так унизился, что вверил свою дочь «заботам» ганноверцев в своих же владениях, в Брауншвейг-Люнебурге!
— Это совершенно нестерпимо! Придется вам поведать мне, где стоит тот шкаф, в котором спрятан скелет, связывающий вас по рукам и ногам и заставляющий смотреть в рот Эрнсту Августу. Надеюсь, скелет принадлежит не Кенигсмарку?
Она не ожидала, что муж так побледнеет — настоящее чудо для этой физиономии, вечно багровой от застольных возлияний.
— Не пойму, куда вы клоните... — пробормотал он, выискивая в вазочке сушеную грушу побольше. Зубы у него были уже не те, что раньше, и жевал он с осторожностью, хотя не переставал наслаждаться едой. Пережевывание груши позволило выгадать несколько секунд, чтобы продумать отражение этой неожиданной атаки.
— Выкладывайте! — проявила нетерпение Элеонора.
— Минуточку! Мы выходим из-за стола, а вы должны знать, что хорошее пищеварение — залог моего здоровья. Будь вы повнимательнее, то больше заботились бы об этом. Таков долг доброй немки, но мы, владыки, грешны: мы увлекаемся дочерьми французского Пуату, вспоенными молоком колдуний...
Как ни пытался он напустить в свои речи туману, герцогиня проявила решительность.
— «Вы, владыки»? На кого вы намекаете?
— На этого ужасного Бурбона, Людовика XIV, запутавшегося между Монтеспан, впившейся в него, как клещ, и Ментенон, кропящей его святой водой. Я в восхищении! Чем ему будет от них хуже, тем больше будет моя радость!
— Какое смелое сравнение! Вы не находите, что между вами и «королем-солнцем» есть некоторая разница... Но вернемся к теме нашего разговора. Почему нашей дочери на нашей земле служат какие-то ганноверцы?