— Вы отвергаете мою дружбу?
— Конечно, нет. Но я не хочу ее покупать.
Она отвернулась к сестре, но тут подошел курфюрст, взял ее под руку и отвел в сторону. Он выглядел очень веселым, так что ей показалось, что ему хочется еще потанцевать, но он вывел ее из зала и отвел к себе в спальню. Там он обнял Аврору и припал лицом к ее груди.
— С каждым разом, что я тебя вижу, ты становишься все прекраснее... — прошептал он и потянулся губами к ее губам. — Нынче перед тобой не устоял бы даже святой.
— Слава богу, это не про вас! — выдохнула она, уже готовая растаять.
Свидание, начавшееся таким образом, не могло не продолжиться в тени пурпурных штор балдахина, под который они рухнули, увлекаемые волной взаимной страсти. Только когда волна отхлынула, оставив их лежать бездыханными на рыхлом пляже постели, Фридрих Август спросил ее:
— Что понадобилось от вас моему канцлеру? Вы так долго с ним ворковали...
— Может ли у нас быть иная тема, кроме вас?
— А все-таки?
— Он предложил мне заключить с ним союз, чтобы еще лучше служить вам и государству.
— Что вы ответили?
— Что это само собой разумеется. Разве мы оба не являемся вашими верными слугами? — Произнося эти слова, Аврора соскользнула с кровати и принялась подбирать свою одежду. — Не пора ли нам вернуться на бал?
Курфюрст широко зевнул, сладко потянулся.
— Бал скоро кончится, если уже не кончился. Лучше идите ко мне!
— Нет, мне лучше вернуться. А вы постарайтесь отдохнуть, чтобы не зевать на Совете. Иначе вы подведете своего секретаря.
В действительности она думала только о том, чтобы поскорее очутиться дома. Стоило ей спустить ноги с кровати, как началось такое сильное головокружение, что она чуть не упала навзничь. Опасаясь приступа тошноты, она мгновенно оделась и выскочила из спальни, моля Бога, чтобы не упасть в обморок по пути к карете. Повалившись внутри ее на подушки, она скорчилась в приступе подступающей рвоты. Ее ждали непростые деньки...
* * *
Все оказалось еще хуже, чем она предполагала. Две недели подряд Аврора была едва жива, почти не покидала постель и никого к себе не впускала под вымышленным предлогом простуды и сильного жара. Главный запрет был наложен на Фридриха Августа. Доблестный воин, не замечавший ранений на поле боя, он смертельно боялся простуды — болезни, превращающей любого во вместилище не столько заразной, сколько отталкивающей мерзкой слизи... Поэтому он и не думал ее навещать, отделываясь цветами, а потом, желая развеяться, отправился на охоту в Гарц.
Для Авроры это было огромным облегчением. Теперь она могла заняться собой. Мало-помалу неприятные проявления будущего материнства сошли на нет. Она уже вставала с постели, наряжалась, покидала спальню и переходила в кабинет, чтобы заняться любимыми делами: писала, вышивала, пела, аккомпанируя себе на гитаре и глядя на пляску огня в камине.
От этого последнего занятия ее однажды оторвал шум в доме. Она даже не успела протянуть руку к шнуру звонка: двойные двери распахнулись, едва не сорвавшись с петель, явив ее взору кипящее божество — Фридриха Августа собственной персоной, исходившего негодованием, забрызганного с головы до ног грязью от долгой скачки по бездорожью, да еще после трехдневного непрекращающегося дождя. Было видно, что настроение у него хуже некуда. Отшвырнув жалобно звякнувшую гитару, он схватил Аврору за запястья и принудил ее встать.
— О государь, какая радость... — начала было она, решив, что он намерен заключить ее в объятия. Но вместо этого он выпустил ее левую руку и, удерживая за правую, заставил покрутиться на месте.
— Вы беременны, не так ли? — рявкнул он, сверля ее неистовым взглядом. — Только попробуйте соврать!
Этот напор привел ее в воинственное настроение.
— И не подумаю! Если Ваше высочество соизволит податься немного назад, я смогу поприветствовать вас должным образом.
— К черту ваши приветствия! Вам сказано отвечать! Вы беременны? Да или нет? Что-то не похоже!
— В два с половиной месяца это неудивительно.
— Значит, это правда? Почему вы молчали?
— Потому что сначала хотела сама в этом убедиться. Кстати, Ваше высочество, нельзя ли попросить вас кричать не так громко? Или вы хотите, чтобы вас услышал весь Дрезден?
— Город, наверное, давно в курсе дела. Один я ничего не знал! Сдается мне, об этом судачат все, кому не лень.
— А я-то старалась все скрыть! — вскрикнула молодая женщина, начинавшая терять терпение. — Можно осведомиться, кто развеял ваше неведение?
— Это неважно! Ваша скрытность — вот что выводит меня из себя!
— Скрытность? Я страдаю, а Ваше высочество тем временем изволит галопировать по Гарцу! Или мне надо было бежать за хвостом вашего коня?
— Подумаешь, насморк! Незаметно, чтобы он оставил на вашей внешности неизгладимые следы. Немного бледны, не более того. А теперь извольте ответить, когда вы намеревались поставить меня в известность о... о вашем состоянии? Только без напрасных оправданий, я ведь и сам знаю, когда.
— Вашему высочеству очень повезло. Осталось поделиться вашими знаниями со мной.
— Это же так понятно: когда будет уже поздно избавиться от ребенка!
Эти слова прозвучали, как удар. Аврора отшатнулась.
— Этого преступления я никогда не совершу!
— Ни секунды не сомневаюсь. Мне оставалось бы только развестись и жениться на вас. Ловко придумано...
— Это же низость!
— Наоборот, хитрость. И удивляться этому не приходится: весь ваш род известен склонностью к интригам.
Аврора, не удержавшись, отвесила курфюрсту пощечину, не успев дать себе отчет в том, что натворила. Принц растирал щеку, а Аврора пятилась от него, пока не наткнулась на кресло и не упала в него, закрывая лицо руками.
— Простите меня! — простонала она. — Я не смогла с собой справиться: никогда не давала спуску тем, кто в моем лице оскорблял моих родных!
— Вы уже во второй раз поднимаете руку на своего государя!
Она вскинула голову, бесстрашно посмотрела ему прямо в глаза и не удержалась от усмешки.
— Беда у Вашего высочества с устным счетом! Кажется, я делала это неоднократно во все те дни и ночи, когда мы любили друг друга. Тогда вы как будто не были против...
Курфюрст мигом присмирел и отвернулся, не выдержав взгляда ее пронзительных синих глаз, блеска ее слез. Впервые она показалась ему хрупкой и ранимой, как ни пыталась от него обороняться... Хрупкой — и неотразимой в домашнем платье из мягкой белой шерсти с бантиками из лазоревого атласа; такие же бантики украшали смешной чепчик, из-под которого выбивались волны роскошных волос. Фридрих Август шагнул к ней, готовый раскрыть объятия, но, сообразив, что, наверное, слишком грязен с дороги и пахнет потом, опомнился и быстро отступил к дверям. Перед уходом он оглянулся.