«Тебя лишь желает, любимый мой, видеть оно…»
К кому обращалась девушка, читая эти стихи? Конечно, в гареме никого не было, отвечал ей тоже девичий голос, но все равно султан почувствовал укол ревности, ведь его женщинам даже думать нельзя ни о ком другом.
Он почувствовал, что должен выяснить, что это за девушка, увидеть ее и познать, если она того стоит!
Но Сулейман не желал, чтобы тот же кизляр-ага догадался о его интересе. Почему, ведь он был хозяином не просто дворца или гарема, а жизней всех его обитателей? Не знал и сам.
– Повелитель в гареме! Ну-ка, быстро все по своим комнатам!
Роксолана не услышала этого почти истошного распоряжения кизляр-аги просто потому, что была у смотрительницы белья. Но и та вдруг схватила девушку за руку:
– Стой, где стоишь! Не выходи.
Роксолана некоторое время стояла, но потом осторожно выглянула во двор через приоткрытую дверь. Совсем рядом остановился высокий красивый мужчина в огромной чалме. Чужой! Вот почему им запретили показываться во дворе.
Девичьи глаза пристально изучали стоящего мужчину. Хорош, как же он был хорош! Рослый, сильный, благородные черты лица, орлиный профиль… Роксолана поняла, что уже никогда не сможет забыть увиденного. Это было совсем иное чувство, чем то, что разбудил неосторожными ласками какой-то приближенный султана. Там трепетало тело, а здесь душа. Теперь она могла бы сказать вот этому мужчине: «тебя лишь желает, любимый мой, видеть оно»…
Роксолана пропала, сразу и бесповоротно, ее сердце больше ей не принадлежало, оно было, как по мановению волшебной палочки, отдано этому красавцу. И почему-то стало сладко и страшно одновременно. Позвал бы, только глазом повел, пошла за ним, даже если потом смерть, как Гюль пошла бы…
– Кто это?
Спросила шепотом, смотрительница подошла, тоже заглянула в щелочку двери, дернула Роксолану назад:
– С ума сошла?! Это Повелитель!
Девушка снова приникла к щели. Помимо воли вырвалось:
– Повелитель…
Сулейман дернулся, услышав этот голос, оглянулся, но никого не увидел. Роксолана успела отпрянуть, вернее, ее оттащила-таки смотрительница.
– Верно о тебе говорят, что любого до беды довести можешь! Сказала же, чтобы не подглядывала! Что стоишь как столб и краснеешь?! А если бы Повелитель услышал или увидел тебя?
Роксолану вдруг задели эти слова:
– А почему это меня нельзя слышать или видеть?! Я что, хуже всех?!
– Молчи! Молчи, глупая! – замахала на нее руками смотрительница, боясь, что их услышат из-за двери.
Сулейман замер: неужели показалось? Нет, это снова тот же голос, но на сей раз обращенный к нему самому. Хватит метаться! Он действительно Повелитель, а потому пусть сегодня же кизляр-ага скажет, что это за певунья!
Уже открыл рот, чтобы потребовать ответ, но сказал совсем иное:
– Я еще не видел новеньких наложниц, которых прислал Ибрагим. Надо посмотреть, а то обидится.
Ибрагим действительно интересовался, понравились ли купленные девушки, но Сулейман рассмеялся:
– Не до них. Прости уж.
Ему показалось, что Ибрагим вздохнул с облегчением? Неужели так переживает, что могут не понравиться? Хотя бы и так, ничего страшного, разве мало наложниц, которых султан никогда к себе не звал? Рабыни нужны не только для услады по ночам – на кухне работать, стирать, выполнять много других дел тоже кто-то должен.
Сулейман не вмешивался в дела гарема. Но знал от матери и кизляр-аги, что все женщины и девушки при деле и жизнью довольны. Он не задумывался о том, куда девают недовольных, это султана не касалось. Дело наложниц – доставлять удовольствие и быть от этого счастливыми.
Кизляр-ага стоял в своей привычной покорной позе, ожидая распоряжений.
– Сегодня хочу посмотреть. И валиде-султан скажи. Но не собирай весь гарем, только новеньких. Отберем – и все.
Хафса, услышав пожелание сына, обрадовалась. Это возможность показать ему Хуррем. Хорошо, что сам не желает собирать толпу – видно, Ибрагим попросил оценить выбор, Сулейман в угоду другу и решил устроить малый просмотр. Это хорошо.
Новеньких оказалось двенадцать, их собрали, снова вымыли, приодели и строго-настрого наказали вести себя подобающе. Особенно суетился кизляр-ага вокруг Роксоланы:
– Не вздумай чего еще сделать не так! Еще раз меня за тебя не простят. Опозоришь – отправлю не то что на кухню, а горшки мыть!
Но та была сама не своя, даже Фатима испугалась:
– Что с тобой, Хуррем?
– Не знаю.
– Ты словно горишь вся. Не больна? Если больна, то к Повелителю на глаза сегодня не пойдешь.
Роксолана подумала, что следующего раза может не быть, и просто взмолилась:
– Нет-нет! Со мной все хорошо, я не больна, я…
Фатима заглянула ей в лицо:
– Э, да ты не влюбилась ли?
По тому, как зарделась девушка, старая рабыня поняла, что угадала.
– В кого, Хуррем?!
В кого она тут могла влюбиться, если, кроме евнухов, никого не видит? Не в кизляр-агу же. Фатима даже мысленно успела пожалеть бедную девочку, если ее душа легла к кому-то из этих полумужчин.
– В Повелителя…
– В кого?! – рот Фатимы так и остался раскрытым от изумления. Такого она в своей долгой жизни еще ни от кого не слышала. Не потому что в Повелителя влюбиться нельзя, а потому что никто другой не признался бы.
Роксолана подняла полные слез глаза:
– Он красивый…
– Повелитель красивый, только где это ты его увидела?
– Я в щелочку дверную подглядела, а он рядом стоял.
Фатима всплеснула руками:
– Вот те на!
Она бросилась прихорашивать Роксолану, но потом махнула рукой:
– И сама по себе хороша. Иди уж…
Их собрали в большой комнате, в углу посадили музыкантов, на диване среди подушек устроился сам Сулейман, почему-то мрачный и молчаливый, на соседнем валиде-султан, кизляр-ага суетился, как курица-наседка, стараясь, чтобы все было правильно. Только как правильно, не знал никто: султан никогда не просматривал новеньких вот так. Ему все равно, новая ли наложница, ведь взяв однажды, он редко запоминал их. Как можно запомнить женщину, если их перед тобой сотни?
– Повелитель позволит показать девушек?
– Какая из них пела?
Хафса с изумлением смотрела на сына, а кизляр-ага снова засуетился, выводя вперед Роксалану:
– Вот она. Хуррем.
– Когда Повелитель успел услышать ее пение? – валиде поинтересовалась шепотом, Сулейман усмехнулся: