Но Хуррем никого не отталкивала от кормушки, никого не оболгала, не оговорила, ни о ком вообще не сказала дурно. Это, пожалуй, больше всего злило гарем – Хуррем была среди них словно сама по себе, всегда одна, даже когда показывала игру теней от пальцев на стене или пела свои песни. К стихам гарем и вовсе относился настороженно.
Она была со всеми приветлива и ни с кем ни о ком не злословила. Наложница, ни о ком не сплетничающая, ни против кого не замышляющая, всегда подозрительна, а если она еще и грамотна, как мужчина, и с первой ночи завоевала сердце Повелителя настолько, что тот забыл остальных, а баш-кадину вообще прогнал с глаз долой, и вовсе становится объектом ненависти тех, у кого так не получится.
Гарем не интересовали чувства не только Роксоланы, но и самого султана; своим возвышением наложница нарушила устоявшийся порядок, а поведением – порядок в гареме, что не могло нравиться валиде. И кизляр-аге эта худышка тоже не нравилась, прежде всего потому, что попала в султанские покои не с его, евнуха, помощью, а вопреки таковой.
Теперь в гареме все были против Роксоланы, хотя спроси любую или любого почему, объяснить не смогли бы. По гарему покатилось: Хуррем околдовала Повелителя, иначе чем объяснить, что он забыл остальных ради этой маленькой худышки.
Возвращаясь от Повелителя, она почти падала на свою постель и закрывала глаза на пару часов. Дело не столько в усталости, сколько в нежелании видеть ничьи лица, выдать свои чувства, в желании сберечь от гарема свою Любовь, не расплескать, не позволить множеству языков заболтать и испоганить то светлое, что было между Повелителем и ею.
Гарем решал по-своему: Повелитель снова всю ночь не давал спать Хуррем, неужто она так хороша в постели? Но выведать ничего не удалось. Не только бывшим подругам или служанкам, но и Хафсе, как ни старалась валиде, ничего о постельных страстях Роксолана не рассказывала, ограничиваясь словами надежды, что Повелителю нравится.
– Возьми, – Хафса протянула ей браслет, который решила подарить в знак дружбы.
И вдруг… Нет, это не могло быть ошибкой! Потянувшись за браслетом, девчонка явно прикрыла второй рукой живот. Прикрыла машинально, сама того не заметив, но это жест всех беременных женщин! Невольно, инстинктивно они оберегают зародившуюся внутри жизнь, даже если живот совсем не виден. Просто знают, что она там есть, и берегут.
Роксолана заметила взгляд валиде, выпрямилась.
– Ты… беременна?
Краска залила щеки девушки.
– Пока не знаю, но, кажется, да.
– Не было грязных дней?
– Да.
– Сколько раз?
– Дважды.
– Тебе нужна повитуха. Я пришлю, вернее, скажу, чтобы тайно привели ко мне сегодня же, сейчас же. Никому о своем состоянии не говори. Или Повелитель уже знает?
– Нет, я и сама не уверена.
Роксолане пришлось сидеть в покоях валиде, пока не пришла повитуха. Ей не понадобилось много времени, чтобы подтвердить подозрения и определить срок.
Бровь валиде приподнялась:
– Ты понесла с первого дня?
– Кажется…
– Ну и ну! Иди к себе, пока молчи, но я подумаю, куда тебя переселить.
Роксолана встала, чтобы уйти, но вспомнила вопрос, который не задала:
– А что это за поэт Мухибби? Я о таком не слышала.
Хафса широко раскрыла глаза:
– Откуда тебе известно это имя?
– Повелитель читал замечательные стихи, сказал, что это Мухибби, но не сказал, кто он…
Валиде усмехнулась:
– Ну, если не сказал, значит, не хочет, чтобы ты знала.
– Почему?
– Иди к себе. Боюсь, что ты еще не раз услышишь стихи этого Мухибби.
Роксолана ушла, а Хафса задумалась. Ее вовсе не радовала беременность странной наложницы. Приходилось признать, что с Махидевран было проще. Сулейман читал наложнице свои стихи, ведь это он творил под именем Мухибби, правда, все написанное и переписанное лучшим каллиграфом оставалось лежать в сундуках. Может, в том и секрет его привязанности к Хуррем – Сулейман нашел благодарную слушательницу? Тогда не страшно, тогда можно не переживать!
А то, что она беременна… ну, и это не страшно, у Сулеймана есть четверо сыновей, и одна из наложниц скоро родит, говорят, будет дочка. Зато Махидевран, посидев в опале и померзнув в летнем дворце, немного умерит свой гонор и станет потише, а также поймет, что быть баш-кадиной еще не значит быть главной в гареме, главная все равно она – валиде, и не для того Хафса перенесла столько бед при султане Селиме, чтобы позволить глупой толстухе взять власть.
О том, что власть может взять вот эта худышка, которая хоть и умна, а про Мухибби не сообразила, валиде не думала. Поиграет султан в стихосложение, на том все и закончится. Хотя теперь валиде даже знала, как именно закончится. Что ж, в беременности этой малышки есть свои положительные стороны. Сулейман очень сильный мужчина, ему женщины будут нужны все время; если эту смешливую девчонку немного погодя разнесет, то ее просто заменят другой красавицей, пусть глупой, но без пуза. А там гарем на лето переедет в летний дворец, и Махидевран невольно снова окажется на своем месте. Может, опала научит толстуху быть ласковей с мужем? А если не научит, найдется другая.
Валиде улыбнулась своим мыслям. Все хорошо, пусть Хуррем рожает. Если это будет девчонка, еще лучше.
Роксолана вернулась в свою комнату после долгих посиделок у валиде сама не своя. Беременна… Хорошо или плохо? Сначала страшно, потому что она прекрасно помнила множество рассказов о том, как травили или просто заставляли делать выкидыши всех наложниц, которые беременели. Это очень трудно – сохранить и ребенка, и даже жизнь.
Даже за время ее недолгого пребывания в гареме была такая погибшая, наложницу обвинили в том, что та забеременела не от Повелителя, а раньше, чем оказалась на его ложе. Наверное, султан и не знал ни о ее беременности, ни о том, что наложницу утопили. А другую вынудили решиться на выкидыш, она предпочла выпить какую-то гадость, но не выжила, погибнув от кровотечения. И Повелителю тоже об этом не доложили. В гареме хозяйка валиде; если она скажет, что наложница виновна, вряд ли султан станет возражать: валиде лучше знать, а наложниц много…
Валиде велела никому ничего не говорить. Почему? Если ее отравят, никто действительно не узнает, даже Повелитель. Обвинить ее в измене невозможно, она была девственной, а после все ночи проводила в покоях султана, а днем едва успевала приходить в себя, да и лицо вон какое разукрашенное, до сих пор синяк не прошел. Она вдруг отчетливо поняла, что может действительно быть отравленной.
За что?! За то, что любит Повелителя, за то, что доставляет ему удовольствие? Разве ее вина, что попала в плен, что ее не заставили работать на кухне, а многому научили, что попала на глаза султану и понравилась? Да и почему она должна чувствовать себя виноватой? Чем она, Роксолана, хуже чванливой толстухи Махидевран?