Каждый день Эстер и Френсис, подоткнув юбки и закатав рукава, работали в садах, отмечали те тюльпаны, которые предстояло выкапывать осенью, подвязывали вьющиеся растения к шпалерам и беседкам и пололи, пололи, пололи: белый гравий в садах камней, подъездная аллея, терраса, беседки с полами, выложенными каменными плитами. Джонни взял на себя все ручьи и каналы. Он осушал их и чистил, возвращаясь домой в сумерках, промокший до костей, с триумфальными рассказами о потоках, текущих по чистым руслам, о трещинах в облицовке каналов, которые он заделывал липкой смесью собственного изобретения из глины и белого мела.
Ближе к середине дня ему позволялось смотреть на учения кавалеристов, которые практиковались в поворотах налево, направо и кругом под команду офицера. И как-то разок он даже видел самого принца Руперта на огромном коне. Принц держал своего пуделя на луке седла, и кудрявая шапка темных волос разметалась по его плечам. Джонни прибежал домой, исполненный радости от того, что видел прекрасного принца. Принц Руперт заметил его и улыбнулся, и Джонни спросил, можно ли ему служить в его отряде, как только он вырастет и добудет себе другую лошадь.
— Ты ничего не сказал о том кавалере, который забрал лошадь папы? — быстро спросила Эстер.
Мальчишеская буйная радость смылась с лица Джонни, и личико стало осторожным.
— Конечно, нет, — быстро ответил он. — Я же не ребенок.
Эстер с трудом удержалась от того, чтобы не притянуть его к себе на колени и не обнять.
— Конечно, нет, — сказала она. — Но все мы должны внимательно следить за тем, что говорим в эти опасные времена.
Она улыбнулась ему, чтобы показать, что не боится. Но ночами, долгими темными ночами, она вспоминала, что изгнана из собственного дома и что жизни ее угрожает опасность. Иногда она боялась, что, пока они прячутся в безопасности в Отлендсе, другая армия, вооруженная, по крайней мере, не хуже, и, возможно, обученная тоже не хуже, может захватить их маленький домик в Ламбете и разрушить его со всеми сокровищами и растениями как гнездо измены.
До нее не доходили ни новости, ни слухи. Солдаты на постое в Отлендсе не знали ничего, кроме того, что в любой день могут получить приказ о выступлении. А идти за новостями в Вейбридж Эстер боялась. Она была вынуждена ждать известий от Александра Нормана. В третью неделю июня он приехал сам.
Первой его увидела Френсис. Они с Эстер копошились в цветочных клумбах во дворике королевы, выкапывая ранние тюльпаны и складывая драгоценные луковицы, чтобы убрать их.
— Смотри! — воскликнула Френсис, и в следующий момент она уже выпрямилась и, как ребенок, понеслась к нему, раскинув руки.
На секунду он поколебался, а потом тоже раскрыл руки навстречу и крепко обнял ее. Его глаза встретили глаза Эстер поверх светло-каштановой головки Френсис, и он улыбнулся слабой извиняющейся улыбкой. Френсис отстранилась, чтобы заглянуть ему в лицо, но не расцепила руки, крепко сцепленные у него за спиной.
— Мы в безопасности? — настойчиво спросила она.
— Слава богу, да, — ответил он.
Эстер почувствовала, как ноги ослабели в коленях, и была вынуждена присесть на каменную скамью. Какое-то время она просто не могла говорить.
— Значит, мой визитер благополучно добрался до Оксфорда? — спросила она.
— И прислал назад вашу кобылу, а в седле запрятал записку, в которой извинялся за то, что силой забрал у вас животное, угрожая вам оружием. Если будут задавать вопросы, мы сможем предъявить записку. Она послужит убедительным аргументом в вашу пользу. Нам в самом деле повезло.
Эстер закрыла глаза и несколько раз глубоко вздохнула.
— Я боялась гораздо больше, чем даже сама себе признавалась.
— Я тоже, — сказал Александр Норман с проблеском юмора. — Последние две недели я просто трясся от страха.
— Я знала, что все будет хорошо, — сказала Френсис. — Я знала, что вы защитите нас, дядя Норман.
— Еще какие новости?
— Уоллер, который и затеял весь этот заговор, оказался единственным, кто выпутался из неприятностей совершенно безнаказанно, — сказал Александр, понизив голос. — Каждый раз, когда король прибегает к услугам таких слабаков, он падает в глазах здравомыслящих людей. Уоллер во всем признался, назвал всех, с кем разговаривал, и из-за его болтливого языка двоих повесили за преступный сговор, хотя они-то как раз были виноваты гораздо меньше, чем он, и действовали по его указаниям. И еще больше народу казнят.
Эстер неодобрительно покачала головой.
— Уоллер сам оштрафован и брошен в тюрьму, но известия о его предательстве и заговоре еще теснее сплотили сторонников парламента. Они приняли новую клятву верности и просто жаждут упрочить союз с палатой лордов и шотландцами. Король причинил своему делу самый худший урон, какой только мог, — он напугал своих врагов, заставил их искать поддержки друг у друга, а сам не продвинулся вперед ни на шаг. Теперь каждый достойный человек просто обязан презирать Уоллера, а вместе с ним и его господина.
Эстер поднялась со скамьи.
— Теперь я могу ехать домой?
— Да, по пути сюда я заглянул в Ламбет и могу сказать вам, что там все в порядке. Джозеф сказал, что сад выглядит прекрасно, а дом закрыт и в безопасности. Все готово к вашему возвращению.
Френсис захлопала в ладоши.
— Поехали, поехали! — сказала она. — Я лучше буду полоть свой собственный сад, чем королевский!
Александр взял ее за руки и повернул ладонями кверху. Ладошки были грязными от работы с тюльпанами, и ногти сломаны.
— С такими руками ты никогда не станешь настоящей леди, — сказал он. — Нужно надевать перчатки.
— Фу, — ответила Френсис, вырывая руки. — Я ничуточки не хочу быть леди. Я — работающая женщина, как мама.
— Что ж, шить шелк руками в мозолях ты не сможешь, — заметил Александр. — Значит, я никогда больше не буду привозить тебе ленты.
Она слишком хорошо его знала, чтобы поверить в такие угрозы.
— А тогда я никогда не буду танцевать для тебя, и петь для тебя, и вообще мило с тобой разговаривать, — возразила она.
— Хватит, — сказала Эстер. — Мне хватает войны в королевстве, не хватало еще начать войну дома. Закончим выкапывать эти тюльпаны, потом уложим вещи и отправимся домой. Мечтаю наконец выспаться в своей постели.
Зима 1643 года, Виргиния
Джон даже не предполагал, что сможет стать одним из повхатанов, но к осени ему казалось, что его лондонская жизнь осталась далеко позади. Так многому надо было научиться, что каждый день поглощал его целиком. Он уже достаточно свободно овладел языком — и сделать это было легко, поскольку, как только он был принят в племя, никто больше не говорил с ним по-английски. Неделями он общался только на языке повхатанов, и несколько месяцев спустя он уже думал, используя их богатую природную образность.