— Значит, Всевышний ошибся, что вообще-то хорошо… даже прекрасно. Это доказывает, что мы не зря тогда отказались поклониться человечку из глины.
— А я не идеал! — отрезал я. — Есть и получше, посовестливее. У нас разнообразие в популяции, это обеспечивает лучшее выживание. Не то что у вас, одинаковых.
Он рыкнул:
— Да, это очень удобно, ссылаться на других, прятаться за их спины.
Он махнул огромной лапой и замолчал, от его массивной фигуры исходила как радость, что они оказались со своим бунтом правы, так и странная тоска, все-таки его заключенные плюнули на его законы, посмеялись над ним, отыскав способ побега…
Я спросил с великой неохотой, чувствуя, что делаю громаднейшую глупость:
— А что, они ходят везде и кричат, что убежали из ада?
Он поморщился.
— Напротив, смертный. Они таятся.
— Тогда как?
— Ты их найдешь по…
Я прервал, возвысив голос:
— Я не сказал, что берусь искать твоих сбежавших! Это твоя ошибка, твой промах. Я только спросил, есть ли возможность увидеть их сразу. Иначе их можно искать годами, а для этого нужны тысячи очень даже свободных и абсолютно ничем не занятых людей.
Он ответил почти смиренно, я видел, каких усилий ему стоит смирять свою гордыню, она так и не угасла с того дня, когда они восстали против власти Всевышнего:
— Дай твой меч, смертный. Я заменю тот глупенький рубин в навершии рукояти на подобный, однако добытый из руд со дна ада. Мечом с таким рубином ты убьешь любого выходца из ада, а еще он поможет узнавать этих людей.
Я сказал твердо:
— Этого мало. Разве что они все так и остались где-то вблизи этого болота.
— Не остались, — проревел он невесело. — Но наши рубины чуют их на расстоянии в десять ваших миль. Если не медлить, все будут зримы, и никто не успеет уйти достаточно далеко. Я уж не говорю, что вон та собачка, очень уж ее вид мне знаком, сумеет любого отыскать с легкостью.
Я спросил в лоб:
— А зачем это нужно мне?
Он развел громадными лапами.
— Разве ты не паладин?..
— Паладин, — согласился я, — но не дурак. Сотрудничество с силами ада грозит мне даже большим, чем потеря бессмертной души.
— Но как паладин, — возразил он, — ты должен защищать людей! А ваши священники даже не могут брать в руки оружия и защититься никак не могут.
— Тебе-то что? — спросил я.
— Я просто хочу вернуть обратно сбежавших преступников, — прорычал он зло. — Это неслыханно! И это позор. Если всех вернем, то моя репутация не пострадает… сильно. Но я понимаю твои сомнения, смертный…
— Понимаешь? Да что ты понимаешь, одноклеточный?
Он посмотрел на меня свысока.
— Разве в вашем обществе палачи не самые презираемые люди, что вынуждены прятать лица под масками?.. Однако необходимы, часть вашего устройства. Потому смотри на ад глазами умного человека, а не тупого простолюдина. Ад — для преступников, согласен?.. И преступники должны там оставаться столько, сколько велено по закону. И ни в коем случае не освобождаться по собственной воле! Когда из ваших тюрем удается сбежать какому-нибудь убийце детей, вы все негодуете и требуете немедленной поимки, а вот если из ада сбегает такой же или гораздо худший, полагаете его героем?
Я смешался, он заставляет посмотреть на мир другими глазами. В самом деле, в ад сбрасывают самых отъявленных преступников, но даже там не жгут всех одинаково, а каждому причитается по статьям, которые и на земле известны: клеветникам протыкают языки раскаленными гвоздями, сплетников держат в ямах с дерьмом, содомитам всаживают в зад раскаленные железные стержни, а педофилам бьют молотами по причинному месту… в общем, строго по закону.
— У нас тоже такое, — буркнул я. — Когда видят бегущего от городской стражи человека, все стараются помешать им поймать беглеца. А ему, напротив, дают убежище.
Он прогрохотал:
— Ну вот, видишь?
Я сказал с сомнением:
— Да вот только… помогая тебе, не войду ли в конфликт с силами Добра и Света?
Он буркнул с неудовольствием:
— А кто, по-твоему, наполнил ад доверху?
— А-а-а, — протянул я, — тогда я, помогая тебе, как бы помогаю силам этого… ну, как его, ага, Добра!
— Даже без «как бы», — подтвердил он. — Если не вдумываться, то все просто, а если хоть чуточку… если у тебя в самом деле мозги, смертный, то все намного сложнее, верно?.. И, что удивительно, Рай и Ад как-то связаны?
Я буркнул:
— Если и сотрудничают, то уже негласно, чтобы не волновать общественность.
Он пошевелил огромными глыбами плеч, толстые объемные мышцы красиво вздулись, перекатились и снова улеглись, как сытые удавы под багровой, словно прожаренный бекон, кожей.
— А нам нужно об этом кого-то оповещать?
Я буркнул с издевкой:
— Уж точно не мне!
— Я тоже не стану о таком трезвонить, — сообщил он. — Понятно почему.
Я сказал через силу:
— Хорошо, подумаю. Но ничего не обещаю.
Он кивнул.
— Для меня этого достаточно. Ваше слово, как все говорят, крепче адаманта.
— Я не обещал! — крикнул я.
Рассвет уже окрасил землю в бледно-розовое, я пригнулся к гриве арбогастра, прячась от холодного встречного ветра. Хотя доспех Нимврода и должен защищать, но защищает как-то не слишком, словно от смерти или тяжелых ранений — да, а от мелких неприятностей, вроде колючей крупы в лицо, ну, мужчины на такое внимания не обращают…
Подумаю, ответил я хозяину ада. Подумаю. Возможно, в другое время и бросился бы ловить этих гадов, но когда сам идешь по туго натянутой проволоке над пропастью, то в самом деле нужно подумать трижды, прежде чем бросаться сломя голову творить добро.
К тому же добро в понимании ада может быть не совсем добром в нашем понимании, хотя Вельзевул и пошатнул мое устоявшееся мнение. Вообще-то мнение у меня простенькое, как у всех, а все, как известно, это совсем не собрание гениев.
Во дворце играет музыка, я ее услышал, едва стражи ухватились за ручки двери, из холла несколько любопытных заглядывают в зал, а там группа придворных выстроилась по кругу, в центре импозантный учитель танцев показывает движения чего-то нового и модного. Танец вольта в самом деле старинный, но я не думал, что исполняют его именно вот так: где-то на каждом третьем шаге самец чуть приседает, женщина подпрыгивает, а самец помогает ей в прыжке, держа левую руку на ее талии, а правой приподнимая за низ ее живота.
Остальные притопывают, подергиваются, мысленно уже танцуя, это так важно, это очень важно в придворной жизни.