Дворец за долгие века, что прошли со времен Франциска I, который его построил, необычайно разросся — к нему прибавлялись все новые здания, дворики, анфилады, изгибы, повороты. В этот поздний ночной час он сиял всеми огнями, но ярче всего светились королевские покои, потому что королева принимала сегодня гостей, и оттуда слышалась приятная нежная музыка, которая становилась все тише по мере того, как Шарлотта удалялась от дворца. Радуясь, что может, наконец, побыть одна, она предвкушала наслаждение покоем и тишиной: испугавшись грозы, смолкли даже птицы. И вдруг она услышала всхлипывания...
Она остановилась и прислушалась — ей показалось, плачет кто-то слева от нее, там, где под густой листвой столетних дубов стояли каменные скамейки. Рассмотреть что-то было невозможно — под дубами было не только прохладнее, но и гораздо темнее. Шарлотта подошла поближе и все-таки разглядела того, кто плакал. Это была женщина, довольно высокого роста — это было заметно, хотя она сидела, согнувшись, — одетая с головы до ног в белоснежный атлас, мерцающий даже в темноте множеством мелких бриллиантиков. Бриллианты более крупные сверкали у нее на пальцах, на запястьях, на груди, на шее, на голове, среди завитков волос, над которыми вздымалась кружевная «фонтанж» на китовом усе. Может быть, горько плакала фея, потеряв волшебную палочку? Палочку или любовь?.. Сказка растаяла, как только глаза Шарлотты привыкли к темноте. Мертвенно-голубая вспышка далекой молнии, на миг осветившая все вокруг, помогла ей узнать ту, которая плакала.
— Мадемуазель де... Я хотела сказать госпожа герцогиня де Фонтанж, — негромко обратилась она, присев возле плачущей. — Что вас так огорчило? Почему вы плачете? Разве не должны вы быть самой счастливой на свете, став властительницей сердца короля, став той, кого он любит?
Красавица в отчаянии отрицательно покачала головой, не отнимая рук от лица.
— Король меня любит? Он любил меня, это правда, а я, безумная, верила, что наша любовь умрет вместе с нами. Но влечение прошло, чувство иссякло. Я убедилась в том, что король больше не любит меня...
— Погодите! Вы слишком чувствительны и, вполне возможно, неверно истолковали взгляд или случайно оброненное слово?.. Прошу вас, взгляните на меня, — попросила Шарлотта, мягко отводя руки молодой женщины, чтобы лучше вглядеться в ее лицо. Анжелика не противилась, она и сама хотела узнать, кто с такой готовностью поспешил ей на помощь. Ее полные слез глаза встретили участливый взгляд Шарлотты.
— Вы, конечно, не помните меня, — сказала Шарлотта с улыбкой. — Я...
— О, нет, нет! Я прекрасно вас помню! Вы мадемуазель де Фонтенак, не так ли? Вы были фрейлиной герцогини Орлеанской.
— И осталась ею.
— Конечно же, я вас не забыла. Я не забыла никого из тех, кто присутствовал при рождении моего величайшего счастья. Вы были в Пале-Рояле, когда он прислал за мной карету. Я была так счастлива тогда. Моя жизнь превратилась в нескончаемый праздник... В чудесный сон, и я не думала, что мне придется когда-нибудь проснуться. Он осыпал меня подарками. У меня ведь не было ничего, а он подарил мне великолепные наряды, бриллианты, жемчуга... Мои драгоценности были самыми красивыми при дворе, я всегда была наряднее всех остальных...
— Вы и сейчас наряднее всех, — подхватила Шарлотта, любуясь чудесной мерцающей белизной, от которой темнота, казалось, становилась светлее.
— Мне оказывали невероятные почести — в мою карету запрягали восемь лошадей, а в карету королевы — только шесть. В моих покоях было двадцать комнат, мне дали титул герцогини. Он вознес меня так высоко, что все мне завидовали...
— Может быть, слишком высоко, — осторожно высказала свое мнение Шарлотта, но, погруженная в свое несчастье, увлеченная воспоминаниями, Анжелика не слышала ее.
— Здесь, в Фонтенбло, в прошлом году, когда король выдавал замуж свою племянницу за короля Испании, все смотрели больше на меня, чем на невесту, потому что я была ослепительна. Ах, какой был чудесный праздник! Как было весело!
— Всем, кроме героини этого праздника. Она совсем не была счастлива, совсем.
— Не может этого быть! Она же получила корону страны, в которую рекой течет золото из Америки. Разве нет? Мне, во всяком случае, так говорили.
— Мне кажется, что в последнее время золото рекой уже не течет. И потом, корона и деньги никогда не были залогом счастья. Наша принцесса и не подумала ни о золоте, ни о короне. Она думала, как страшно выходить замуж за человека, которого не сможешь полюбить.
— Говорят, он молод... Но ведь он король. Разве это не самое главное?
Шарлотта подавила вздох сожаления. «Она не изменится никогда. Бессмысленно ей что-то объяснять», — подумала она, но все-таки спросила:
— А вы полюбили бы короля, не будь он нашим государем?
— Конечно, полюбила бы! Он так хорош собой, у него такой величественный вид, и он так умеет любить...
— Ну а у Карлоса II, короля испанского, нет ни одного из этих достоинств, у него есть только корона. Он уродлив почти до отвращения и душевно болен...
— Да неужели? Я как-то об этом не подумала...
— Естественно. Вы были слишком заняты своим собственным счастьем.
Напрасно Шарлотта произнесла слово «счастье». Оно вызвало у красавицы Анжелики новый поток слез.
— Посмотрите, что от него осталось! Я считала, что поднялась на вершину счастья, когда узнала, что ношу под сердцем ребенка... Его ребенка! Я с нетерпением ждала дня, который сделает меня матерью принца... Но этот день не стал днем моего триумфа... Он открыл бездну жестоких страданий. Мой сын не прожил и нескольких часов. А со мной случилось еще одно несчастье, и случилось оно до родов... У меня начались кровотечения... Кровь... Я потеряла столько крови...
— Я слышала, что вы болели, — ласково сказала Шарлотта. — Но говорят, что вам даровали чудесное исцеление — вот только не могу припомнить, в каком аббатстве...
— Мобюиссон! Да, после того как я пожила там, мне стало гораздо легче. Приор де Кабриер, который меня лечил, удивительный врач. Но что может поделать его наука и его доброта против зла, которое хотят причинить мне мои враги?
— Ваши враги? Неужели у вас есть враги?
Гнев высушил слезы юной герцогини, и она, повернув голову, чуть не испепелила взглядом свою добровольную помощницу.
— Я должна была бы сказать — мою врагиню! Она у меня одна, но опаснее ее нет никого на свете!
— Кто же она? Вы могли бы ее назвать?
— Конечно! Это ни для кого не секрет. Маркиза де Монтеспан ненавидит меня всеми силами души...
— Маркиза? Но... разве не была она вашей благодетельницей, вашим другом, вашей надеждой в те времена, когда вы еще жили в Пале-Рояле? Я прекрасно помню ту ночь, когда вы поздно вернулись во дворец, и мы с вами познакомились. Вы рассыпались в похвалах маркизе, вы ею восхищались. Если я не ошибаюсь, именно она, а не кто-то другой, помогла вашей близости с королем, пригласив вас к себе в дом.