Его интересовало, что могло задержать его. Он должен был помчаться со всех ног к отцу с сообщением, что они встретили неожиданные трудности при выполнении своего задания. Возможно, он уже направлялся туда, когда Боуман видел его крадущимся по переулкам Ле Боу с пистолетом в одной руке, ножом в другой и с жаждой убийства в сердце.
— Я готова, — сказала Сессиль.
Боуман обернулся в некотором изумлении. Она даже слегка причесалась, закрытый чемодан с ее вещами лежал на кровати.
— И упаковалась? — спросил Боуман.
— Вчера ночью. — Она замолчала в нерешительности. — Послушай, я не могу так просто уйти...
— Лила? Оставь ей записку. Напиши, что вы встретитесь на почте в Сен-Мари. Я вернусь через минуту. Мне нужно собрать свои вещи.
Он оставил ее, быстро прошел к своей комнате и на мгновение остановился перед дверью. Он слышал, как южный ветер пробегает по кронам деревьев, как струи фонтана падают на поверхность бассейна, и это было все, что он услышал. Он вошел в свою комнату, кое-как запихал вещи в чемодан и вернулся в комнату Сессиль ровно через минуту, как и обещал. Она все еще быстро и старательно писала.
— Почта, Сен-Мари — это все, что тебе нужно написать, — сказал Боуман язвительно. — Историю твоей жизни она, очевидно, знает.
Сессиль мельком взглянула на него без всякого выражения, как на надоедливое насекомое, и, не обращая внимания на его слова, продолжала писать. Она была в очках, что не особенно удивило его. Еще секунд через двадцать она подписала записку своим именем, что показалось Боуману вовсе излишним, учитывая сложность и срочность момента, спрятала очки в футляр и кивнула, показывая, что готова. Он взял ее чемодан, и они вышли, выключив свет и закрыв за собой дверь. Боуман прихватил свой чемодан, подождал, пока Сессиль подсунула сложенную записку под дверь Лилы, затем оба быстро и бесшумно прошли по террасе и по тропинке вышли на дорогу, которая огибала отель. Девушка молча шла рядом с Боуманом. Он начал уже в душе поздравлять себя, как быстро она усвоила его методы воспитания, когда она схватила его за левую руку и остановила. Боуман взглянул на Сессиль и нахмурился, но это не произвело на нее никакого впечатления. «Близорукая», — подумал он снисходительно.
— Мы здесь в безопасности? — спросила она.
— На какое-то время — да.
— Поставь чемоданы.
Боуман поставил чемоданы. Придется пересмотреть методы воспитания.
— Здесь и сейчас же, — сказала она сухо. — Я была послушной маленькой девочкой и делала все, о чем ты меня просил, так как считала, что имеется один шанс из ста, что ты не сумасшедший. А остальные девяносто девять требуют объяснения, и сейчас же.
«Ее матери тоже не удалось воспитать ее, — подумал Боуман. — По крайней мере, она не получила светского воспитания. Но в то же время у нее есть очень положительное качество: если она расстроена или напугана, то никоим образом не покажет этого».
— Ты попала в беду, — вслух сказал Боуман, — по моей вине, и сейчас мой долг спасти тебя.
— Я попала в беду?
— Мы оба. Трое цыган из этого каравана дали понять, что хотят расправиться со мной и с тобой. Но сначала со мной. Они гнались за мной до Ле Боу, а затем через деревню и руины.
Она взглянула на него недоверчиво. Не обеспокоенно и не озабоченно, как он ожидал.
— Но если они гнались за тобой...
— Я избавился от них. Сын вожака цыган, милый парнишка по имени Ференц, возможно, еще ищет меня там с пистолетом в одной руке и ножом в другой. Когда он не найдет меня, он вернется и расскажет обо всем своему отцу, и тогда несколько человек из этого табора ринутся в наши комнаты, твою и мою.
— Да что же я такого сделала?! — требовательно спросила она.
— Тебя видели со мной целый вечер, ты дала мне приют. Вот что ты сделала.
— Но... но это же смехотворно! Я имею в виду, удирать таким образом. — Она отрицательно покачала головой. — Я была не права в отношении одного процента, ты действительно сумасшедший.
— Возможно. Это справедливая точка зрения.
— Я хочу сказать, тебе только нужно позвонить по телефону.
— И?..
— Полиция, глупый.
— Никакой полиции, я как раз не глупый. Сессиль, меня бы арестовали за убийства.
Она взглянула на него и медленно покачала головой, не веря или не понимая его, или то и другое вместе.
— Было непросто избавиться от них сегодня вечером, — продолжал Боуман. — Это был несчастный случай. Два несчастных случая.
— Фантастика! — Она опять покачала головой и шепотом повторила: — Фантастика...
— Конечно. — Он взял ее за руку. — Пойдем, я покажу тебе их тела.
Боуман знал, что никогда бы не смог обнаружить тело Говала в этой темноте, но найти тело Коскиса не составляет никакого труда, а для доказательства будет достаточно и одного трупа. И после этого, он знал, ему уже не надо будет ничего доказывать. В ее лице, сейчас очень бледном, но совершенно спокойном, что-то изменилось — он не понял что, просто отметил изменение. Затем она приблизилась к нему, взяла его свободную руку в свои, не одобряя и не осуждая его, — просто подошла и нежно прильнула к нему.
— Куда ты собираешься ехать? — Ее голос был низким, но не дрожал. — Ривьера, Швейцария?
Боуману хотелось крепко обнять ее, но он решил подождать более подходящего момента. Он сказал:
— Сен-Мари.
— Сен-Мари?
— Да. Это то место, куда направляются цыгане. Именно туда я хочу поехать.
Наступило молчание. Затем Сессиль сказала безучастным голосом:
— Умереть в Сен-Мари?
— Жить в Сен-Мари, Сессиль, оправдать свою жизнь на этой земле, если тебе так больше нравится. Мы, бездельники, вынуждены делать это, ты же знаешь.
Она спокойно посмотрела на Боумана, но ничего не сказала. Казалось, он ожидал этого: она была человеком, который всегда знает, когда нужно промолчать. В бледном свете луны ее лицо выглядело печальным.
— Мне бы хотелось узнать, по какой причине пропал молодой цыган, — продолжал Боуман. — Я хочу знать, почему его мать и три девушки-цыганки живут в страхе. Я хочу знать, почему трое других цыган пытались, будь они прокляты, убить меня сегодня вечером. И я хочу узнать, почему они были готовы на все, чтобы убить тебя. А тебе не хотелось бы выяснить это, Сессиль?
Она кивнула и отпустила его руку. Боуман взял чемоданы, и они прошли мимо главного входа в отель. Вокруг не было ни души, не слышно было ни единого звука, шороха или крика — ничего, кроме спокойствия и мирной тишины Елисейских полей или, может быть, тишины смиренного кладбища или морга. Они прошли по извилистой крутой дороге до ее пересечения с другой дорогой, идущей через Чертову долину с севера на юг, и резко повернули на девяносто градусов. Еще через тридцать ярдов Боуман с облегчением поставил чемоданы на траву около дороги.