Он, как и Ференц, был явно не рад появлению Боумана.
Боуман сделал два шага вперед и положил покрытый пятнами крови крестик на маленький столик.
— Возможно, его мать обрадуется этому, — сказал он. — Правда, мне следовало бы сначала вытереть кровь. — Он подождал реакции, но ее не последовало, и продолжал: — Я намереваюсь убить тебя, Кзерда. Я должен это сделать. Ведь никто не может доказать, что это ты убил молодого Александре? Но мне не нужно доказательств. Все, что мне нужно, — это абсолютная уверенность. Пока ее нет. Пока я не могу этого сделать. Но позже, позже я убью тебя. А затем я убью Гэюза Строма. Скажи ему об этом, хорошо?
— Что ты знаешь о Гэюзе Строме? — прошептал Кзерда.
— Достаточно, чтобы вздернуть его на виселицу. И тебя тоже.
Кзерда внезапно улыбнулся, но когда заговорил, то смог сделать это только шепотом:
— Ты сейчас сказал, что пока не можешь убить меня. — Он сделал шаг вперед.
Боуман ничего не ответил. Он повернул пистолет и прицелился точно между глаз Ференца. Второго шага Кзерда делать не стал. Боуман посмотрел на него и указал на стул возле маленького столика.
— Садись, — приказал он. — Лицом к сыну.
Кзерда выполнил приказание. Боуман сделал шаг вперед, и по реакции Ференца стало очевидно, что тот находится в очень плохом состоянии: ужас, отразившийся на том месте, которое когда-то было его лицом и которое еще могло выражать какие-либо чувства, а также открытый для предупреждения рот были слишком запоздалыми и не смогли вовремя предупредить Кзерду об опасности. Он рухнул на пол от удара по затылку пистолетом, который был в руке у Боумана.
Ференц оскалил зубы и грязно выругался. По крайней мере, так подумал Боуман, так как Ференц перешел на свой родной язык. Но он успел только начать свою злобную тираду, когда Боуман, ни слова не говоря, сделал шаг вперед и взмахнул пистолетом еще раз. Реакция Ференца была на этот раз еще медленней, чем ожидал Боуман: тот повалился головой вперед поперек тела своего отца и затих.
— В чем все-таки дело?.. — раздался голос позади Боумана.
Он метнулся в сторону, бросился на пол, одновременно развернувшись к двери, и направил на говорящего пистолет... Затем медленно поднялся. Сессиль стояла в дверях, ее зеленые глаза были широко раскрыты, на лице застыл ужас.
— Ты дура, — сказал Боуман в ярости. — Ты чуть не стала покойником. Ты что, не понимаешь?
Она кивнула, еще не оправившись от шока.
— Входи. Закрой за собой дверь. Ты идиотка. Почему, черт возьми, ты не сделала так, как я тебя просил, и не осталась там?
Почти в трансе Сессиль вошла внутрь и закрыла за собой дверь. Она уставилась на двух лежащих мужчин, затем взглянула на Боумана:
— Ради всего святого, скажи, почему ты оглушил этих людей?
— Потому что сейчас еще не время убивать их, — ответил Боуман холодно.
Он повернулся к Сессиль спиной и начал обыскивать кибитку тщательно и методично. Когда подобным образом проводится обыск в каком-либо месте, будь то цыганская кибитка или дворец, приходится все ломать и крушить. Следуя этому правилу, Боуман приступил к планомерному и обстоятельному превращению кибитки Кзерды в руины. Он ломал кровати на куски, вспарывал матрасы ножом, позаимствованным у лежащего на полу Кзерды, выбрасывая их содержимое, чтобы убедиться, что там ничего не спрятано, а также взламывал с помощью все того же ножа шкафы, закрытые на ключ. Он перешел в кухню, разбил всю посуду, в которую можно было что-то спрятать. Высыпал содержимое целой дюжины продуктовых банок в раковину; разбил все кувшины и винные бутылки незатейливым способом, ударяя их друг о друга, и закончил, высыпав содержимое ящиков для ножей и ложек на пол, чтобы убедиться, что ничего нет под подкладочной бумагой. Нигде ничего не было.
Сессиль, которая наблюдала за его работой будучи еще в шоке, вдруг спросила:
— Кто этот Гэюз Стром?
— Долго ты находилась здесь, подслушивая?
— Все время. Так кто такой Гэюз Стром?
— Я не знаю, — искренне сказал Боуман. — Никогда не слышал этого имени до сегодняшней ночи.
Он повернулся к бельевым ящикам и принялся за них. Поочередно вываливал их содержимое на пол и раскидывал его. Ничего, что заинтересовало бы его, не было, только тряпки.
— Чужое имущество ничего не значит для тебя, не так ли?
К этому моменту состояние шока, в котором находилась Сессиль, перешло в состояние человека, пытающегося взять себя в руки.
— У него все имущество застраховано, — сказал Боуман успокаивающе.
Он начал атаку на последние, еще не тронутые предметы обстановки — красиво инкрустированный дорогой письменный стол красного дерева, открывая запертые ящики с помощью ножа Кзерды, незаменимого в этом деле. Боуман вывалил содержимое двух ящиков на пол и хотел уже открыть третий, как вдруг что-то привлекло его внимание. Он нагнулся и вытащил пару тяжелых шерстяных носков, внутри которых, стянутые резинкой, находились новые хрустящие банкноты с последовательными серийными номерами. Боуману потребовалось не более тридцати секунд, чтобы сосчитать их.
— Восемьдесят тысяч швейцарских франков банкнотами по тысяче, — подытожил Боуман. — Мне очень интересно, где мой друг Кзерда взял восемьдесят тысяч франков банкнотами такого достоинства? Ну хорошо. — Он сложил пачку банкнотов, сунул их в задний карман брюк и возобновил поиски.
— Но... но это же грабеж!
Нельзя сказать, что Сессиль выглядела испуганной, но и восхищения не было в ее больших зеленых глазах; однако Боуман был слишком возбужден.
— Заткнись! — бросил он.
— Но ты же взял деньги!
— Может, это мой способ их добывать.
Он взломал еще один ящик, исследовал его содержимое носком ботинка, затем повернулся, услышав шум слева. Ференц, шатаясь, пытался встать на ноги. Боуман взял его за руку, помог подняться, сильно ударил в челюсть и снова опустил на пол. Потрясение опять отразилось на лице Сессиль, потрясение, переходящее в отвращение. Возможно, она была нежным созданием, воспитанным на опере, балете и театре, посещение которых считала идеальным вечерним развлечением. Боуман взялся за следующий ящик.
— Скажешь, бездельник ломает и рушит все кругом? Забавно, не правда ли?
— Нет. — Она поджала губы, как строгая, педантичная учительница старых времен.
— У меня нет времени. А!
— Что там такое? — Даже у пуритански воспитанных женщин антипатия уступает любопытству.
— Вот.
Он показал ей искусно сделанную шкатулку красного дерева, покрытую лаком, инкрустированную черным деревом и перламутром. Она была заперта и сработана так тщательно, что невозможно было вставить кончик отточенного как бритва ножа Кзерды между корпусом и крышкой. Казалось, Сессиль злорадствует над тем, что у Боумана возникла кратковременная проблема: она сделала выразительный жест, показав на невообразимые обломки, покрывающие практически каждый квадратный дюйм пола кибитки.