– Артуа, с большей степенью вероятности ты мог оказаться именно там. Есть у тебя удивительная способность притягивать к себе неприятности. Не сомневаюсь, что ты и сам успел это заметить.
Вот в этом я с вами абсолютно согласен, господин Горднер. Порой и сам удивляюсь. И еще удивляясь тому, что раньше за мной такого не наблюдалось, но стоило только попасть в этот мир…
Бойса Горднер знал давно, еще с тех пор, как побывал в этих местах, разыскивая одного человека. В подробности он меня, конечно, не посвящал.
Когда мы вернулись в Крунстрилье и объяснили цель своего визита, Верина ничуть не удивилась. Не удивилась ни причинам нашего приезда, ни тому, кем оказался ее недавний пациент. А вот бедная девочка чуть не опустилась на землю там, где стояла, узнав, кем Жюстин является на самом деле. Мне даже жалко ее стало, честное слово. Она так беспомощно смотрела по сторонам… В глубине души она, конечно, подозревала, что Жюстин не совсем тот, за кого себя выдает, но чтобы настоящий принц…
Я же продолжал сомневаться в том, что из этой истории выйдет что-нибудь хорошее. Нет, конечно же всякое случается.
Взять ту же служанку Марту, вдову шведского солдата, которая, побывав поочередно любовницей Шереметева и Меншикова, в конце концов, оказалась в постели Петра I, чтобы после его смерти стать императрицей Екатериной I. И это официальная версия. Но ведь существует и другая, не менее заслуживающая доверия, в которой говорится о том, что была Марта обыкновенной маркитанткой, ублажавшей за деньги шведских солдат. Так чем же Лиойя хуже ее?
Но в любом случае, наверное, будет лучше, если она вырвется из забытой богом дыры. А там как знать, как знать. В конце концов, свет клином на всяких там принцах не сошелся.
Дорога от Крунстрилье до границы с герцогством заняла около десяти дней. И бедная Лиойя таяла прямо на глазах. Казалось бы, радоваться надо, но не тут-то было. Верина ворчала себе под нос, не слишком беспокоясь о том, что ее услышат, мол, не лечить всяких принцев-засранцев (эти слова на общеимперском звучали в рифму) надо было, а вторую ногу выдернуть. А еще лучше кое-что другое, чтобы не морочил бедной девочке голову. Мне от нее тоже доставалось за то, что я Жюстина к ней привел. Как будто у меня выбор был.
Первым делом целительница вылечила Горднера от застарелой раны на левом плече, которая никак не хотела затягиваться, периодически вскрываясь и кровоточа. Уж не знаю, что она прикладывала к ней, но я смог убедиться, что Горднер, как и все остальные люди, и ругаться умеет, и лицо морщить. Последнее меня особенно удивило, привык я уже к его холодной маске.
Вылечила и Тибора – в последнее время его после каждого приема пищи тошнить начинало. Первые два дня лечения он бледный ходил и постоянно отплевывался. Оно и понятно: один вид того, чем Верина его пичкала, вызывал желание сплюнуть.
Меня она тоже лечить пыталась, но я отказался, да еще и посмеялся при этом. Проблемы с головой не лечатся. Каким родился, таким и умру. Она сильно и не настаивала. Верину вообще трудно понять, когда она серьезно говорит, а когда язвит или шутит. Попросил я ее лучше Крижона вылечить, в смысле избавить его от пагубной тяги, всю жизнь ему калечащей. От игровой зависимости, в общем.
Такое даже у нас не лечат, легче пересадку сердца сделать. Но Крижон этой идеей загорелся. Вот тут-то самое интересное и началось.
Дело было в одной деревеньке, где мы остановились на ночлег. Увела Верина Крижона в пустой сарай, посадила на чурбан и велела глаза закрыть. Мы все по очереди ходили смотреть через щелку в стенке сарая. Потом с трудом на коленях отползали, зажимая рот двумя руками, чтобы не рассмеяться. Да где уж тут удержишься?
Сидит Крижон на чурбаке, все лицо чем-то черным изрисовано, руки в стороны развел и пальцы растопырил. Что самое интересное, когда он глаза закрывает, рот у него открывается во всю ширь. Глаза открывает, пасть захлопывается. И так много-много раз.
Верина стояла позади него, положив руки на плечи, уперев подушечки больших пальцев в затылок, и что-то шептала. Когда знахарке надоело слушать наш едва сдерживаемый смех, доносящийся к ней через тонкую стенку сарая, она заявила, что, если еще хоть кто-нибудь подойдет к сараю ближе чем на десять шагов, может сразу поставить на себе как на мужчине крест. Желающих проверить почему-то не нашлось, все поверили ей на слово.
После сеанса она сказала, что Крижону нужно постелить здесь же, в сарае, и до утра не беспокоить. Я помог Лиойе проводить бабушку до того места, где они устроились на ночлег. Верину заметно шатало, видимо, лечение отняло у нее немало сил.
А Крижону помогло, честное слово. Все же вокруг добренькие такие, первое время предложениями допекали сыграть кон, другой. Он всегда отказывался. Да еще все спокойно так воспринимал. Как человек, который только что вкусно и сытно отобедал и которому предлагают отведать пустую кашу, не слишком аппетитную на вид.
И еще он смастерил из костей что-то вроде амулета: просверлил кости и на шею повесил, вроде как на удачу. Правда, на какую именно, никого посвящать не стал.
Мы постепенно продвигались вперед. Дорога, по которой мы сейчас ехали, больше всего походила на проселочную. Вроде бы тракт постепенно приводили в порядок, но такими темпами мостить его будут явно несколько столетий. Как раз до изобретения битумной смолы. А вот в другом месте, по направлению к Коллейну, как сказал Горднер, работы ведутся не в пример активнее. Людей там согнали – не продохнуть. И вольнонаемных, и каторжников.
В последнее время было очень заметно, что Лиойе хочется выговориться, рассказать о своих сомнениях и тревогах. Ну и с кем ей можно поговорить? Верина лишь гладила ее по голове и обещала, что все будет хорошо. Да она и сама не представляла, что ждет их впереди. Поэтому как-то само собой вышло так, что собеседником оказался я.
И девочка разговорилась. Ей было страшно, потому что она не знала, как ей дальше себя вести. И что ей можно было ответить? Не хочется даже думать об этом, но вполне возможно, что она и Жюстина-то не увидит, поскольку в герцогстве нуждались прежде всего в целительнице Верине. А если он действительно ее любит…
Девочка моя, почему ты беспокоишься о таких вещах, о которых нужно думать в самую последнюю очередь. Ведь Жюстин полюбил тебя такой, какая ты есть, милой, непосредственной, неизбалованной. Что ему до твоих манер? Если бы ему были нужны именно они, то он давно уже был бы женат и счастлив. Не сомневаюсь, желающих у него и во дворце хватает с избытком.
И наряды, и манеры можно приобрести, а вот некоторые вещи не купишь и не выучишь наизусть. Когда любишь, все недостатки любимой становятся достоинствами. Я вот тоже не вижу их у тебя, хотя думаю и мечтаю совсем о другой.
Но это лишь в том случае, если он тебя любит. Если же нет, то ничего не поможет, ничего.
Примерно это я и сказал Лиойе, благоразумно умолчав о своих сомнениях относительно чувств Жюстина к ней.
Когда мы поднялись на перевал Эйсен-Костом, нам открылась впечатляющая картина. Через узкий проход в скалах была видна огромная долина с извивающейся по ней голубой ленточкой реки, зеленью лесов и желтыми прямоугольниками несжатых полей. На заднем плане, в синеватой дымке вечернего тумана, едва виднелись снежные вершины далеких гор. У дороги в долину уходили вверх две башни.