Гидеон поднял меня и выпрямил. Измученная, я уронила голову на его плечо, слезы капали мне на грудь. Сопротивляться не было сил: я и заскулить-то едва смогла, когда он, покрутив между пальцами болезненно напряженный сосок, потянулся к моей промежности. Его бедра пришли в движение, член снова вошел во влагалище, а пальцы сдвинули вместе половые губы и, зажав между ними клитор, стали растирать его. Я кончила, хрипло выкрикнув его имя. Все мое тело содрогалось в немыслимых конвульсиях, избавляясь от мучительного напряжения.
Оргазм продолжался целую вечность, и Гидеон был неутомим, продлевая мое удовольствие великолепными толчками, до которых я была так отчаянно охоча ранее. Наконец, когда я вся изошла в спазмах блаженства и обмякла в его объятиях, задыхающаяся и взмокшая, он разложил меня на сиденье. Вздрагивая, я закрыла лицо руками, неспособная остановить его, когда он раздвинул мои ноги и, не обращая внимания на то, что я вся пропиталась его семенем, сосал и лизал мой клитор до тех пор, пока оргазм не наступил снова. И снова.
Каждый раз спина моя выгибалась дугой, из легких выходил весь воздух. Я кончала опять и опять, потеряв счет этим волнам наслаждения, набегавшим и откатывавшимся, словно прибой. Моя слабая попытка вывернуться привела лишь к тому, что он выпрямился, стянул футболку, перебросил одну ногу через меня, упершись коленом в сиденье, а ладонями в окно над моей головой, выставив, в чем отказывал мне прежде, напоказ свое великолепное тело.
Я уперлась в него:
— Хватит. Я больше не выдержу.
— Знаю. — Его пресс напрягся, когда он скользнул в меня, осторожно вводя член в набухшую промежность и не сводя с меня глаз. — Я просто хочу быть в тебе.
Его член скользнул глубже, и шея моя выгнулась, я издала низкий звук — слишком уж это было хорошо. Даже вконец утомленная, после множества оргазмов, я все равно оставалась одержимой желанием обладать им и принадлежать ему. И знала, что так будет всегда.
Склонив голову, он припал губами к моему лбу:
— Ты — это все, чего я хочу, Ева. Никого больше нет. Никого больше никогда не будет.
— Гидеон.
Он, в отличие от меня, понял, что причиной всего случившегося была моя ревность и глубоко засевшее в подсознании стремление заставить его почувствовать то же самое.
Он поцеловал меня нежно, бережно, стирая всякую память о прикосновении к моим губам чьих-то еще.
* * *
— Ангел, — прозвучал в моем ухе теплый шероховатый голос Гидеона. — Просыпайся.
Я застонала, еще плотнее закрыв глаза и зарывшись лицом в выемку его шеи.
— Оставь меня в покое, сексуальный маньяк.
Я ощутила, как он затрясся от беззвучного смеха, после чего поцеловал меня в лоб.
— Пора вставать.
Приоткрыв один глаз, я наблюдала, как он натягивает футболку. Джинсы так и оставались на нем. Поняв, что снаружи светит солнце, я села, выглянула в окно и ахнула, увидев океан.
По дороге мы один раз останавливались для заправки, но я была не в том состоянии, чтобы следить за дорогой и врубиться, куда нас несет, а Гидеон на мои вопросы отвечать отказывался, говоря, что это будет сюрпризом.
— Где мы? — выдохнула я, захваченная видом встающего над морем солнца.
Судя по его высоте, после рассвета уже миновало некоторое время. Возможно, дело близилось к середине утра.
— В Северной Калифорнии. Подними руки.
Я автоматически повиновалась, и он надел мне через голову майку.
— А где мой лифчик? — пробормотала я.
— Никто, кроме меня, тебя не увидит. Мы прямиком отправимся в ванную.
Я снова присмотрелась к выветренному, с односкатной крышей дому, возле которого мы припарковались. По меньшей мере трехэтажный, с огражденными галереями и балконами по фасаду и огромным одностворчатым входом, он стоит на высоких сваях у самой береговой линии, так близко к воде, что, наверное, в час прилива оказывался над ней.
— Сколько времени мы сюда катили?
— Почти десять часов. — Гидеон через ноги надел мне юбку, и я встала, чтобы он мог застегнуть молнию. — Пошли.
Он вылез первым и протянул руку мне. Снаружи лицо мое обдуло свежим соленым бризом, согнавшим остатки сна. Энгуса нигде не было видно, и я вздохнула с облегчением, поскольку без нижнего белья чувствовала себя раздетой.
— Неужели Энгус гнал машину всю ночь?
— Мы сменили водителя, когда остановились на заправке.
Я взглянула на Гидеона, и сердце мое сбилось с ритма от того, с какой нежностью и тревогой он на меня смотрел. Увидев на его челюсти кровоподтек, я машинально потянулась к нему, и грудь моя сжалась, когда он уткнулся носом в мою ладонь.
— Еще где-нибудь болит? — спросила я, ощущая после трудной ночи особую эмоциональную ранимость.
Он поймал меня за запястье и прижал мою руку к своей груди напротив сердца:
— Здесь.
«Любимый…» Должно быть, ему все это тоже далось непросто.
— Мне очень жаль.
— Мне тоже.
Он поцеловал кончики моих пальцев, а потом, взяв за руку, повел меня к дому.
Дверь была не заперта, и мы вошли внутрь. Сразу за входом на консоли находилась проволочная корзина с бутылкой вина и двумя перевязанными лентой бокалами. В то время как Гидеон с жестким щелчком задвинул открываемый ключом засов, я вскрыла конверт с надписью «Добро пожаловать», и в мою ладонь упал ключ.
— Он нам не понадобится. — Гидеон забрал у меня ключ и пристроил на консоли. — Ближайшие два дня мы проведем здесь в качестве отшельников.
Меня согрело приятное чувство, усилившееся гордостью за то, что такой человек, как Гидеон Кросс, довольствуется лишь моим обществом и никого больше видеть не желает.
— Пошли, — сказал он, подталкивая меня к лестнице. — Вина потом выпьем.
— Правильно. Сначала кофе.
Дом производил сильное впечатление: грубоватая рустовка снаружи и отделка в стиле модерн внутри. По ослепительной белизны стенам были развешены большие черно-белые фотографии морских раковин. Вся мебель была белой, а отделка и аксессуары по большей части из стекла и металла. Это могло показаться избыточно строгим, но впечатление смягчалось роскошным видом на океан, разноцветьем ковров, устилавших деревянные полы, и множеством книг в твердых переплетах, заполнявших встроенные книжные шкафы.
Когда мы поднялись на верхний этаж, на меня накатила волна счастья. Практически весь он представлял собой единое просторное помещение, разделенное лишь парой опорных колонн. Почти все плоские поверхности были уставлены букетами белых роз, белых тюльпанов или белых лилий, такие же букеты в определенных местах стояли и на полу. Огромная кровать была застлана покрывалом из белоснежного атласа, что невольно наводило на мысль о свадебном наряде. Это впечатление усиливал повешенный над ее изголовьем черно-белый снимок развевающейся на ветру то ли полупрозрачной вуали, то ли фаты.