— Не такая она и негодница… в отличие от других! — многозначительно заметила Милдрэд.
Аббатиса какое-то время смотрела на нее своими темными карими глазами… похожими на глаза лжеца Артура! Может, они и впрямь родня?
— Хорошо. Ты поедешь, — повторила Бенедикта. — Это похвальное намерение, дитя мое, и я не устану призывать на тебя Божье благословение.
— Не сомневаюсь! — уходя, хлопнула дверью саксонка.
Когда они прибыли в Кинллайтскую долину, пастух по имени Ифор был совсем плох. Он в беспамятстве лежал в хижине, а приведший сестру Урсулу и Милдрэд пастушок в отчаянии носился по склону, где разбрелись овцы, вопил что-то на своем валлийском и едва не плакал. Еще бы: на пологом склоне напротив хижины неподвижно валялись около десятка овец: глотки разорваны, ноги и животы истерзаны.
— Волки поработали, — спокойно заметила сестра Урсула. Она вообще была на редкость невозмутимой. — Тех овец, кого не придется прирезать, будем зашивать.
Однако свои заботы она перво-наперво направила на валлийца Ифора. Пастух бредил, лицо его было прикрыто куском влажной ткани, а когда сестра Урсула откинула ее, Милдрэд даже замутило. Нос перекушен, половина лица располосована, щека просто отвалилась в сторону, открывая сочащееся розоватой сукровицей мясо, и сквозь разорванную мякоть были видны сцепленные окровавленные зубы. Да еще и рука пострадала.
Сестра Урсула сразу принялась за дело: поставила кипятить воду, раскатала полотняные повязки, стала перебирать какие-то склянки. Милдрэд пыталась ей помогать, рвала корпию [78] , однако монахиня отказалась от помощи.
— Сама справлюсь. Если Ифор после такого ранения еще и ходил — а по рассказам пастушка Родри, когда он отправился за помощью, Ифор еще вставал, — то думаю, он свалился лишь этой ночью. Он достаточно силен, как все, кто постоянно живет на воздухе и в движении. Я пока только зашью ему лицо и постараюсь предотвратить заражение. От тебя же, девушка, будет больше толку, если ты поможешь Родри управиться с овцами.
После того как Милдрэд с Родри освежевали погибших овец — зашивать тут уже было некого, — светло-серое монастырское одеяние девушки все пропиталось кровью. Но переодеться было не во что, и она проходила в нем весь день. Родри еще пытался лечить одну из двух пастушьих овчарок, которым тоже, видимо, пришлось схлестнуться с волком, но та огрызнулась и, прихрамывая, отправилась куда-то в кусты.
— Сама себя залижет, — пояснил Родри. Когда хотел, он мог изъясняться на английском, хотя в большинстве случаев что-то лопотал на валлийском, из которого Милдрэд ничего не понимала.
Девушка вернулась в хижину, где монахиня толкла в ступе какие-то снадобья. Ифор уже был перевязан, так что полотняная повязка почти полностью скрыла лицо, однако по-прежнему горел и бредил.
— Он умрет?
— Посмотрим, — только и ответила сестра Урсула, продолжая свое занятие.
Милдрэд стояла рядом, переминаясь с ноги на ногу, пока та не подняла на нее глаза.
— Я вся измазалась, — заметила девушка.
— Река внизу в долине. Пойди, застирай одежду с золой, пока кровь совсем не въелась в ткань.
— Но во что мне переодеться?
Монахиня пожала плечами.
«Аха бы на моем месте сейчас такой рев подняла, что спокойствие этой сестры как ветром бы сдуло», — сердилась про себя Милдрэд.
У речки, носившей то же название, что и долина, — Кинллайт, — Милдрэд сняла верхнее одеяние, оставшись в одной рубахе, и долго терла золой следы крови, потом свернула платье жгутом и что есть силы била им по камням, опять терла, опять била и споласкивала в воде. А так как рубаха ее тоже была в крови, то пришлось выстирать и ее. И хотя вокруг не было ни души, Милдрэд залезла в самую гущу кустов, чтобы снять рубаху и переодеться в сырое холодное платье. Хорошо, что день выдался жаркий, но все же Милдрэд в мокрой шерстяной ткани показалось не очень приятно.
А потом выяснилось, что Родри ушел в селение и ей одной надо следить за овцами.
— Как это делается? — озадаченно спросила девушка у монахини.
Та сворачивала в рулоны разрезанные полоски сукна и посмотрела на Милдрэд с плохо скрытым раздражением.
— Следи, чтобы они не разбредались. Это простая работа. Дрок тебе поможет.
Дроком звали большую валлийскую овчарку, которая присматривала за отарой и справлялась куда лучше девушки. Милдрэд же то бегала со всех ног, то орала на этих глупых животных, которые просто пялились на нее, продолжая жевать траву и не сильно-то и боялись.
К сумеркам она совсем выдохлась. К этому времени вернулся Родри, принеся какой-то сверток. Парнишка был грязный, одетый в лохмотья из грубой коричневой ткани и, несмотря на жару, носил накидку из кое-как сшитых шкур. К Милдрэд он сначала обратился на валлийском, улыбаясь и указывая на склон, где в сумерках светлели овечьи спины. Потом, видя, что она не понимает, хмыкнул и сказал на английском:
— Ты хорошо справилась. А я принес тебе это, чтобы было удобнее. Бери, Олвен, — обратился он к ней, называя каким-то незнакомым именем, и опять заулыбался с довольным видом.
В свертке оказалось линялое платье из рыжей шерсти, без рукавов и с обтрепанным подолом, едва прикрывающим щиколотки. Зато к нему прилагался довольно красивый плетеный поясок из хорошо выделанной кожи.
— Я выпросил это у сестры для тебя, Олвен. А еще и это, — и Родри протянул ей небольшой округлый кусок чего-то серо-желтого.
Это оказался грубый обмылок из козьего жира и березовой золы. Милдрэд чуть поморщила свой хорошенький носик: это не душистое мягкое мыло, к какому она привыкла, даже не суховатое светлое, какое выдавали в монастыре. Но и это лучше, чем ничего.
— Ты довольна, Олвен?
— Почему ты зовешь меня Олвен? Мое имя Милдрэд Мареско.
Родри окинул ее с ног до головы почти по-мужски оценивающим взглядом и повторил с убежденностью:
— Олвен!
По сути девушке это было все равно. Куда больше ее смутило то, что в хижине, где лежал больной, имелась еще только одна земляная, покрытая овчинами лежанка, на которой уже устроилась сестра Урсула.
— А мне где спать? — девушка оглядела убогое пространство хижины.
Домишко, сложенный из больших грубых камней, был невелик, причем почти вплотную к нему примыкал хлев, где за плетенной из прутьев загородкой топталась, шумно вздыхая, большая бурая корова, которую в этот час доил Родри. Посредине, между двумя лежанками на земляном полу виднелся очаг из уложенных кругом камней, в нем слабо потрескивал огонь, а дым вытягивался в отверстие крыши из глины и веток.