Она столько страдала в последнее время, что новое потрясение уже не возымело прежнего действия. Она просто успокоилась, ее отчаяние прошло. В какой-то миг в ней, правда, возникло желание помолиться, но она ощущала такую опустошенность в душе, что это мешало ей припасть к этому освежающему источнику. Без слез, подавленная, она просто сидела перед огнем, смотрела на скользящие по сосновым поленьям языки пламени, и в ней не было ни грусти, ни тоски — ничего. Покой. Равнодушие. Холод.
И все же в какое-то мгновение она нервно дернулась и оглянулась. Это случилось, когда она различила отдаленные голоса, узнала один из них, услышала почти безумный крик: «Где она? Где?»
Юстас. Она словно забыла о нем на какое-то время. Но он не забывал ее. И вот он прибыл. В первую секунду Милдрэд захотелось бежать, забиться в какой-нибудь темный угол, спрятаться от всего гадкого света. Но она осталась сидеть. Смотрела, как Юстас ворвался в зал Монтфичера — растрепанный, забрызганный грязью, тяжело дышащий. И не сводящий с нее своего пристального ледяного взгляда, от которого у нее опять похолодело в животе.
Юстас задыхался и смотрел на нее. К принцу поспешил епископ, стал объяснять, что ему пришлось привезти сюда Милдрэд Гронвудскую, ибо она была нездорова, а тут ей стало даже лучше, вон, пусть Юстас убедится.
Принц перевел на дядюшку свой мертвенный пустой взгляд, и тот умолк.
— Выйдите все, — холодно приказал он. — Так будет лучше, дядя. Слышите? Все вон!
Когда все разошлись — юркнули, как мыши по щелям, — Юстас шагнул к Милдрэд, и они посмотрели друг на друга. Она казалась очень спокойной. Он же дрожал, по лицу его пробегали тени. Медленно приблизившись, он словно ослабел, осев на колени у ее ног.
— Я люблю тебя. Ты мне дороже жизни. Дороже всего. Я бросил все дела, я бросил войска, только бы успеть к тебе. Мне сообщили, что ты можешь умереть. И я… Я сам чуть не умер.
Он бережно взял ее руки в свои, поднес к губам, стал целовать.
— Солнечная моя! Жизнь моя! Мне сообщили, что ты хотела убить себя. Убить себя и наше дитя… Так ли это?
— Да, — спокойно ответила Милдрэд.
Юстас замер на миг, перестал дрожать. Потом поднял к ней лицо — уродливую маску, испещренную рубцами, и его мелкие, как булавки, зрачки стали остро буравить ее.
— Это из-за меня. Прости меня. Прости! О, не смотри так. Я знаю, что противен тебе, но, может, однажды… Нет, не твоей любви я прошу. Просто останься со мной, дай мне надежду. Я знаю, что я чудовище, какое преследовало и загоняло тебя, как беззащитную лань. Но я не могу жить без тебя. Ведь и у меня есть душа, пусть под этой мерзкой оболочкой урода, какую несу всю свою жизнь, всеми презираемый и никем не любимый. Но некогда ты улыбнулась мне, и моя душа затрепетала. Тогда я еще был во мраке, я не понимал, что ты мое счастье, и хотел погубить тебя. О, что я только не думал, как не бесился, когда ты ускользала от меня раз за разом. А я так хотел сделать тебя своей! И даже когда это случилось… Я понял, что и тогда не властен над тобой. А без тебя я умираю. О, молчи, молчи, не говори, как бы сладка для тебя была моя смерть. Я знаю, что принес тебе много горя. Но поверь мне…
Он вдруг всхлипнул.
— Всю свою жизнь я буду служить тебе! Я возвышу тебя, я буду подчиняться тебе! Все для тебя, для тебя одной! Я жизнь посвящу, чтобы вымолить у тебя прощение! Я буду любить и оберегать тебя, как никогда еще мужчина не берег и не любил свою милую. Ибо без тебя мне больно даже дышать.
Он содрогнулся и зарыдал, упав головой ей на колени.
Милдрэд сидела неподвижно. У нее складывалось впечатление, будто все это происходит не с ней, будто она просто наблюдает со стороны. На ее лице застыло горькое, жесткое выражение, словно ее собственная беда породила в ней ненависть ко всему свету. Черты ее лица заострились, она стала казаться старше своих лет. А о чем она думала? Ей казалось, что и мыслей никаких нет. Пустота. Равнодушие. Холод. Спокойствие, без всякого оттенка интереса или чувства. Но у ее ног рыдал ненавистный ей человек, и она вдруг почувствовала что-то похожее на жалость. Что ей еще оставалось? Она была совсем одна, она носила в себе его ребенка, какого не смогла убить даже в своем желании смерти. И теперь ей следовало смириться. Ибо жизнь все равно продолжалась.
Медленно, как будто была утомлена или растеряна, Милдрэд положила руку на голову Юстаса и стала гладить, успокаивая. Принц замер, затих, и они долго сидели в неподвижности. Их никто не тревожил, не смел. Толстые стены поглощали все звуки, только в очаге на сырых поленьях шипели пузырьки влаги. Постепенно и огонь стал угасать, потянуло холодом, и Милдрэд невольно поежилась. Юстас уловил это ее движение, быстро поднялся и, подхватив ее на руки, понес наверх.
В церкви Святого Ботольфа было темно, только у алтаря горела одинокая свеча. И когда Ричард Гастингс вошел в пустующий неф, он не сразу заметил тихо сидевшего на скамье подле колонны Артура. Юноша находился там долго, словно стремился укрыться после всех тех криков и безобразной брани, какие обрушила на него разгневанная Ависа. Ибо он вдруг решительно сказал, что не может жениться на ней.
Это случилось после того, как наверху стала отчаянно кричать какая-то женщина. Артур не знал, кто она, но даже сильные руки Ависы не смогли его удержать, когда он стал рваться, когда кинулся наружу. Но никого не застал. И слава Богу. Ведь в отличие от Артура Гастингс знал, что это была Милдрэд Гронвудская. Любовница наследника престола. Страшно подумать, что бы произошло, если бы Артур встретился с ней. Это бы погубило и его, и ее. Но именно после того, как растерянный парень вернулся в церковь и Ависа стала умолять его продолжить прерванную церемонию, Артур неожиданно сказал, что не может на ней жениться. Причем по его лицу Гастингс видел, что он так и не вспомнил ничего, — настолько растерянным и озадаченным тот выглядел.
Скорее всего, Ависа все же настояла бы на венчании. Та еще штучка… Гастингс давно узнал о ней все и собирался раскрыть своему подопечному глаза, но в дело неожиданно вмешался Генри Винчестерский. Он прислал письмо, настойчиво требуя, чтобы венчание Артура со шлюхой отложили до его прибытия и пока ни под каким предлогом не сообщали жениху, кем на самом деле является его избранница.
Гастингс выполнил все. Ему противно было встречаться с этой женщиной, когда Артур приглашал его к ним в снятый Ависой дом, ему трудно было слушать ее нескончаемую ложь о ребенке, который был якобы от Артура, хотя тамплиеры знали, что эта женщина родила сына Плантагенету и по сей день получает деньги на его содержание. И сэр Ричард решил: он сообщит все в церкви, даст Артуру понять, что он опорочит себя браком со шлюхой и что после подобного позора ему уже никогда не подняться. Для Артура же стать изгоем с его-то дарованиями и талантами… было более чем прискорбно.
И Гастингс сделал так, как решил. Когда Ависа опять потащила Артура к алтарю, он выступил вперед и все рассказал: и о том, кто она, и о том, что она любовница анжуйского принца, от которого родила сына, названного Джеффри. В итоге Артур решительно отклонил возможность брака, а разъяренная Ависа вмиг скинула маску благонравной дамы, стала ругаться и сквернословить, а потом неожиданно кинулась на Гастингса и успела расцарапать ему лицо, прежде чем ее оттащили. Артур и оттаскивал. А она еще напоследок во всеуслышание заявила, что он никакой не рыцарь, а подкидыш простолюдинов. Сказала, что свой рыцарский пояс он получил обманом и что сами же тамплиеры отрекутся от него, когда узнают всю правду. При этом она насмешливо добавила, что у Артура еще есть время вернуть ее, если он поспешит и вымолит у нее прощение.