Хлебнувши масла аргана,
Поет и пляшет вся страна!
Нет, это чепуха. Вот покруче:
Глотнувши масла аргана,
Я понял: женщинам хана!
А это почти стыдливое:
Глотнувши масла аргана-зм,
Готов я испытать экстазм!
И наконец открытым текстом:
Хлебнув арга́ны,
Будто здешний сноб,
Я испытал оргазм
Нон-стоп!
Автобус хохотал так, что обиделся водитель, которому тонкости русского языка были, конечно, совершенно непонятны. После увещеваний гида все чуточку притихли, но смех вспыхивал то в одном уголке, то в другом.
Егор решил запереть свой слух для этих искушений. Некоторое время он мысленно увещевал плоть, уставившись на горы, казавшиеся пушистыми от аргановых низкорослых зарослей, и изо всех сил стараясь не пялиться в просвет между сиденьями, где мелькало тонкое плечо и белое кружево, по которому разметались рыжие пряди. Поудобнее устроился на своем «диване» и вдруг уснул, да так крепко, что проснулся, когда гид Константин Васильевич тряс его за плечо и говорил:
– Проснитесь, Егор, мы в Марракеше! Пора обедать.
Обед был забавный. Во-первых, на входе в ресторацию местные умельцы всех по очереди фотографировали. Люди этого не ожидали и поначалу столбенели с безумными лицами. Ну а когда гид объявил, что принудительная фотка стоит двадцать дирхам (практически два бакса, то есть чуть ли не шестьдесят рублей на русские деньги), народ счел, что искусство такого рода ему даром ни к чему. У каждого был свой фотоаппарат, поэтому принудительное щелканье в компании толстущих теток, с изумительной легкостью изображавших танец живота, державших при этом на головах поднос со свечами, тоже не имело успеха. А учитывая, что еды в тажинах [11] было откровенно мало для людей, которые кое-как позавтракали восемь часов назад, можно прямо сказать: туристы расстались с представителями коренного населения натянуто. Как-то сразу захотелось вырваться из этих пыльных, нет, откровенно грязных, узких улочек старого города на современные, застроенные богатейшими белыми особняками улицы родимого Агадира, вернуться из тягостного зноя к прохладному океанскому бризу…
«За каким чертом я потащился в этот Марракеш? – почти с тоской подумал Егор. – До чего же нога разболелась, это что-то страшное! Не остаться ли в автобусе, не полежать ли? А народ пускай бродит, если силы есть».
Он нерешительно обернулся на готовую закрыться дверцу, как вдруг перехватил многозначительный взгляд, которым обменялись за его спиной Родион и «Надюшка». Ага, эти только и ждут, чтобы он сошел с дистанции. Ну так не дождетесь! И решительно махнул шоферу: ехай, мол, без меня. Я – как все.
Как все… Как все, Егор таскался, волоча больную ногу по садам Менары, разбитым вокруг огромного спокойного зеленого озера, откуда выглядывали жирные карпы, надеясь выпросить у туристов кусочек хлебца, который тут же и заглатывали. На берегу стоял прелестный мавзолей, построенный в память неверной султанши, застигнутой с любимым мальчиком в самый ответственный момент и утопленной в этом озере ревнивым султаном, который потом жестоко в этом раскаялся, начал призывать из волн дух обожаемой супруги и сам с горя утопился в той же Менаре.
Как все, Егор восхищался апельсиновыми рощами, усыпанными спелыми оранжевыми плодами… Это было, может, самое сильное по красоте впечатление в его жизни: зеленые аккуратненькие деревца с кожистыми листьями – и на них золотые яблоки Гесперид, те самые, дарующие вечную молодость яблоки, за которыми бедняге Гераклу пришлось сплавать на край света, на берега реки Океан. Апельсины это были, вот что такое. Апельсины!
Как все, он прикасался к белой стене мечети Святой Фатимы, покровительницы голубей, вымаливая себе удачу и счастье в любви и давая при этом обет никогда в жизни не есть голубиного мяса, иначе святая от тебя отвернется, но, если согрешишь по неведению (к примеру, покушаешь голубятинки, думая, что это курятинка), добрая Фатима тебя простит.
Как все, задирал голову перед мечетью Кутабья, на верхушке которой сияли позолотой три шара. Говорят, раньше они были сплошь золотые: на их изготовление пожертвовала все свои побрякушки какая-то султанша, согрешившая во время святого месяца рамадан и пытавшаяся всяко искупить свою вину. Искупила или нет, об этом история умалчивает, но шары эти навлекли многочисленные беды на Марракеш, потому что с тех пор завоевать его, чтобы их добыть, не пытался только ленивый.
Как все, мучился от зноя в разрушенном дворце султана аль-Бади, на полуобвалившихся стенах которого во множестве свили себе гнезда аисты – любопытные и равнодушные, суетливые и невозмутимые, обворожительные птицы, снисходительно взирающие на туристов, которые лениво бродили меж раскаленных от зноя развалин, совершенно обалдев от жары, от огромного солнца, которое вроде бы и не думало скатываться к западу, от полного отсутствия тени, словно бы и сами эти развалины излучали некий странный, немеркнущий свет.
Как все, радостно потянулся, почуяв долгожданную прохладу, к спуску в бывший, ныне упраздненный за ненадобностью зиндан, подземную тюрягу… и остановился, с тоской поняв, что не осилить ему спуска по крутым, скользким от осыпающихся камушков ступеням.
Егор проводил задумчивым взглядом исчезающие в подземелье фигуры. Весь день он глаз не сводил с тех двоих, но они держались безупречно, к нему не приближались, вообще вели себя так, словно ни чуточки не боялись опасного для них человека. Или сочли, что Родион достаточно запугал неудачливого всадника, а также парашютиста? Уверены, будто у бедного хромоножки зуб на зуб со страху не попадает и больше он не рыпнется? Или оставили свои черные замыслы… какие, кстати сказать? Полно, да не ослышался ли Егор там, на борту «Абу Карима», не почудилась ли ему роковая фраза про Надюшку Гуляеву, которая может пока еще пожить?
Ладно, так или иначе, а у него сейчас есть возможность немножко передохнуть, перестав разыгрывать из себя Холмса и служебно-разыскную собаку в одном лице. Из зиндана один вход и один выход, через черную лестницу не сбежишь; опасаться, что эта парочка начнет, подобно графу Монте-Кристо и аббату Фариа, пробивать тюремные стены, тоже вряд ли стоит. Никуда они не денутся, никаких своих черных замыслов не успеют осуществить.