Я, разумеется, ничего ему не сказал. Мы разделили эту бутылочку. И что интересно, даже эту мизернейшую порцию водки я выпил совершенно без всякого удовольствия. Я даже удивился и подумал, что, может быть, настоящим комунянином я еще не стал, но зато от алкоголизма, кажется, вылечился. Как будет рада моя жена, подумал я, чокаясь с маршалом.
Эдисон Ксенофонтович
Все эти дурацкие переговоры о переделке моего романа мне так осточертели, что я был очень рад приглашению Эдисона Ксенофонтовича Комарова, с которым мельком познакомился в Упопоте, посетить возглавляемый им Комнаком. Я понял, что Эдисон Ксенофонтович большой человек, когда он прислал за мной не какой-то там зачуханный паровик, а настоящий лимузин, работающий на бензине. Да и шофер был не простой, а полковник.
Мы выехали на проспект Первого тома и понеслись прочь от центра.
Впрочем, неслись недолго. Где-то сразу за средним кольцом Коммунизма у нас лопнула шина, и, пока полковник менял колесо, я вышел подышать свежим воздухом. Воздух, однако, оказался не очень-то свежим, а таким, какой бывает в давно не чищенном свинарнике. Да и звуки вокруг были тоже свинарные. Что-то где-то визжало и хрюкало. Я оглянулся, ожидая увидеть какие-нибудь приземистые скотоприемники, но увидел совсем другое. Я увидел, что со всех балконов шестиэтажного дома, под которым мы стояли, на меня, визжа и хрюкая, смотрят свиньи. Больше того, со всех других балконов всех других домов на меня тоже смотрели свиньи.
Признаюсь, мне стало немного не по себе. Что это! Какой-то свинский коммунистический город или это новая порода свинолюдей?
Впрочем, я тут же догадался, и шофер догадку мою подтвердил что мы находимся в одном из районов третьей Каки, где жителям, как я уже говорил, разрешено выращивать на балконах продуктивных животных, но в количестве не свыше одной скотоединицы на одну семью. (Сразу скажу, что впоследствии мне и самому приходилось читать об этом эксперименте различные газетные сообщения под заголовками "Приметы нового", "Домашний мясокомбинат" и даже "Свинья на балконе", но это, кажется, был фельетон про какого-то нехорошего человека, может быть, даже вообще про меня.)
Сменив колесо, полковник погнал машину еще быстрее, и мы скоро попали на незаметную лесную дорогу, в начале которой висел кирпич.
Дальше были шлагбаум, будка и двое часовых, которые внимательно проверили наши документы. Таких будок и шлагбаумов я насчитал по дороге шестнадцать. Везде нас останавливали, везде самым внимательным образом проверяли документы, везде брали под козырек и поднимали шлагбаум.
За последним шлагбаумом дорога неожиданно нырнула в какое-то подземное сооружение. Проехав под землей метров двести-триста, мы опять остановились перед глухими воротами и незаметной калиточкой справа от них.
Войдя в калиточку, мы оказались в просторном холле с несколькими журнальными столиками, кожаными диванами, креслами и двумя-тремя искусственными пальмами в толстых кадушках.
Здесь нас и встретил сам Эдисон Ксенофонтович в белом халате.
Мы поздоровались, и я сказал ему, что, вероятно, его карьера очень удачно складывалась, если он в таком возрасте дослужился до генерала.
— В таком возрасте? — лукаво переспросил он. — А сколько мне, по-вашему, лет?
— Ну, лет двадцать пять-двадцать шесть, — предположил я, впрочем, не очень уверенно.
Эдисон Ксенофонтович оглушительно расхохотался и подмигнул полковнику, который тоже хихикнул.
Меня их веселость, надо сказать, немного задела, и я, слегка надувшись, заметил, что я, по-моему, ничего такого смешного не сказал.
— Ну что вы, что вы! — поспешил успокоить меня юный профессор. — Конечно, ничего смешного. Это я не над вашими словами смеюсь, а так просто. На меня иногда, знаете ли, что-то такое нападает.
Затем, перекинувшись несколькими словами с шофером, он сказал, что тот может быть свободен. А мне предложил совершить с ним, как он выразился, небольшую, но полезную прогулку.
Выйдя из холла, мы оказались на довольно-таки широкой подземной улице с рядами четырехэтажных домов, стоявших под общей крышей. Паромобильное движение на ней было, должно быть, запрещено, потому что люди передвигались кто пешком, кто на велосипедах. Все они, заметив моего провожатого, подобострастно ему улыбались или, напротив, пытались нырнуть за угол. Многие узнавали меня, улыбались, подходили, просили разрешения пожать руку или протягивали какие-то бумажки для автографа.
Оказалось, что это целый подземный город. Улицы в нем прямые и разделяют город на одинаковые квадраты, как примерно в Манхеттене.
КОМНАКОМ, как мне объяснил Эдисон Ксенофонтович, это научный мозг Москорепа. Здесь работают самые лучшие ученые, собранные со всех концов страны. Здесь разместились 116 научно-исследовательских институтов, в которых разрабатывают все направления современной науки.
— Все институты мы обходить, пожалуй, не будем, — сказал Эдисон Ксенофонтович, — а вот в этот можно и заглянуть. Он создан благодаря вам.
— Благодаря мне? — удивился я и посмотрел на вывеску, на которой было написано: Институт Извлечения Информации (ИНИЗИН). Это был поистине огромный институт с многими лабораториями. Мы посетили несколько из них, и в каждой целые бригады докторов и кандидатов наук колдовали над маленьким кусочком какой-то пленки. Рассматривали ее в микроскоп, просвечивали рентгеновскими лучами, окунали в химические растворы и кололи иголками. В каждой лаборатории я спрашивал ученых, чем они занимаются, они смотрели на Эдисона Ксенофонтовича, тот весело хохотал и говорил:
— А вы догадайтесь.
Я напрягал все свое воображение, но без результата.
— Так и не догадались? — спросил он, когда мы опять очутились на подземной улице.
— Так и не догадался, — сказал я.
— А помните, вы привезли с собой такую вот квадратную черную штучку?
— Флоппи-диск? — спросил я.
— Ну да, можно назвать это и так. Мы эту штуку называем дискетой.
— Но зачем же они ее разрезали?
— Ну как же. Они пытаются извлечь заложенную в нее информацию.
Я прямо схватился за голову, а потом начал сам хохотать, как припадочный. Эдисон Ксенофонтович нахмурился и спросил, что это меня так развеселило. Все еще давясь от смеха, я ему объяснил, что флоппи-диск-это такая маленькая штучка, которая вставляется в большую штуку, то есть в компьютер, но не в современный, а в старинный, какие были еще в мои времена. Причем эта штучка должна быть обязательно в целом, а не поврежденном виде. И вот если ее целую вставить в компьютер, он ее крутит и выдает текст или на экран, или прямо сразу может напечатать книгу.
— Вы не видели такие компьютеры? — спросил я его.
— Я лично видел, — сказал он. — А вот другие не видели. Потому что это оборудование устарело и давно снято с производства.