– Ну, что за вопрос! Конечно, говорил с ней и не один, а несколько раз. Ведь я сюда каждый день приезжаю.
Понимаете? Он ежедневно сюда приезжает, а я даже не знаю об этом? Эх, Тевье, Тевье! Голова садовая! Ведь тебя соломой кормить надо! Если ты так дашь себя за нос водить, тебя и купят и продадут ни за грош, осел ты эдакий!
Подумал я так и повернул с Арончиком к дому. Распрощался он с моей командой, вскочил на коня и - марш в Бойберик.
Теперь оставим, как вы в своих книжках пишете, царевича и примемся за царевну, за Шпринцу то есть...
– Скажи-ка мне, дочка, хочу я тебя спросить, - говорю я ей, - расскажи-ка мне, пожалуйста, о чем это с тобой договорился Арончик без моего ведома?
Но можно ли добиться ответа от дерева? Так и от нее! Покраснела, опустила глаза, как невеста, набрала полон рот воды и - молчок! Ладно, думаю, сейчас говорить не хочешь, после скажешь... Тевье - не баба: он и подождать может. Выждал я некоторое время, потом как-то улучил минутку, когда остались мы нею с глазу на глаз, и говорю:
– Скажи мне, Шпринца, хочу тебя спросить: знаешь ли ты хотя бы этого Арончика?
– Конечно, знаю! - отвечает она.
– Знаешь ли ты, что он - свищик?
– Что значит свищик?
– Пустой орех, - говорю, - что свистит.
– Ошибаешься! - отвечает она. - Арнольд - хороший человек.
– Уж он, - говорю, - у тебя Арнольдом называется, а не Арончик-шарлатан.
– Арнольд, - отвечает она, - не шарлатан, у него сердце доброе. Арнольд живет среди низких людей, которые только и знают, что деньги да деньги!
– Вот как! - говорю. - И ты, Шпринца, уже стала философствовать? Ты тоже возненавидела деньги?
Словом, чувствую по разговору, что дело у них зашло довольно далеко, и спохватился я поздновато - назад не воротишь. Я свою публику знаю! Уж я вам как-то говорил, что дочери Тевье, будь они неладны, ежели прилипнут к человеку, так всем сердцем, всей душой! И подумал я: "Глупец! Всех на свете умнее хочешь быть? Может быть, это от бога? Может быть, так суждено, чтобы именно через эту вот тихоню Шпринцу ты был вознагражден за все удары и муки, что тебе пришлось перенести? Может быть, суждено тебе на старости лет обрести покой и почувствовать, что значит жить на белом свете? Может быть, суждено тебе иметь дочь-миллионщицу? А что? Не пристало тебе? Где это сказано, что Тевье должен всю жизнь бедствовать, таскаться с лошаденкой, доставлять сыр и масло егупецким богачам, заботиться, чтоб им было чего жрать? Кто знает, может быть, мне предначертано свыше, чтобы я на старости лет сотворил что-нибудь хорошее, сделался благотворителем, гостеприимным хозяином, а может быть, и вовсе засел бы с учеными людьми и занялся священными книгами?" Такие вот чудесные, золотые мечты лезут в голову... Как в молитве сказано: "Много дум в сердце человеческом", - или как наши мужики говорят: "Дурень думкою богатеет..." Захожу в дом, отзываю в сторону свою старуху и завожу с ней разговор:
– Что было бы, - говорю, - если бы наша Шпринца, к примеру, стала миллионщицей?
– А что это значит "миллионщица"?
– Миллионщица значит - жена миллионщика!
– А что такое миллионщик?
– Миллионщик, - говорю я, - это человек, у которого есть миллион...
– А сколько это миллион?
– Если ты дура, - говорю я, - и не знаешь, сколько это миллион, так о чем же с тобой разговаривать?
– А кто тебя просит разговаривать? - отвечает она.
И тоже права. Словом, проходит день, приезжаю домой.
– Был Арончик?
– Нет, не был.
Еще день проходит.
– Был парень?
– Нет, не был...
Зайти под каким-нибудь предлогом к вдове мне неудобно: подумает, что Тевье набивается в родственники... Кроме того, я чувствовал, что для нее все это, "аки роза среди терниев", нужно ей это, как пятое колесо телеге. Хотя я не понимаю почему? Потому что у меня нет миллиона? Так ведь зато у меня теперь свойственница - миллионщица! А у нее свойственник - кто? Нищий, бедняк, Тевье-молочник? Кому же зазнаваться - мне или ей? Скажу вам по чистой совести, я стал желать этого брака, и не столько ради самого брака, сколько ради того, чтобы почувствовать себя победителем. "Черта бы их батьке с матерью, егупецким богачам, пускай знают, кто такой Тевье! До сих пор только и слыхать было, что Бродский да Бродский, будто остальные и не люди!"
Размышляю я так однажды по пути из Бойберика домой. Приезжаю, а навстречу мне старуха с радостной вестью: посыльный только-что был из Бойберика от вдовы, чтоб я обязательно сейчас же приехал туда, хотя бы среди ночи. "Все равно, запрягай и поезжай, ты там очень нужен!"
– Чего это им, - говорю, - так приспичило? Что это они так торопятся?
Взглянул я на Шпринцу. Молчит, но глаза ее говорят, - ох и говорят! Никто, как я, так не понимал ее сердца... Я все время боялся, - мало ли что, - а вдруг вся эта история кончится ничем! И наговаривал я на этого Арончика, как мог, - уж он, мол, такой и эдакий. Но я видел, что это как горохом об стенку, - Шпринца тает, как свеча.
Запряг я снова лошаденку и пустился обратно уже к вечеру в Бойберик. А по пути все думаю: "Чего это они меня так опешно вызывают? Насчет зарученья? Или помолвки? Так ведь молодец, кажется, мог бы приехать ко мне? Ведь я все-таки отец невесты". Но тут же рассмеялся: где же это видано на белом свете, чтобы богач к бедняку первым шел? Конец света, что ли, настал? Времена мессии наступили? Как вот эти, нынешние молодчики, меня уговорить хотят, -наступит, мол, скоро время: богач с бедняком сравняются, мое - твое, твое -мое? Все трын-трава! Мир как будто вовсе не так глуп, - а вот не перевелись же еще такие дураки! Эх-хе-хе!"
С такими вот мыслями добрался я до Бойберика и прямо на дачу, к вдове. Привязал лошаденку - где вдова? Нет никакой вдовы! Где парень? Нет никакого парня! Кто же меня звал?
– Я вас звал! - отвечает мне круглый, плотный человечек с выщипанной бородкой и толстой золотой цепочкой на брюшке.
– Кто же вы такой будете? - спрашиваю я.
– Я, - говорит он, - брат вдовы, Арончику дядей прихожусь. Меня депешей вызвали из Екатеринослава, я только-что приехал...
– В таком случае, - говорю, - с приездом вас!
Присаживаюсь, а он, увидев, что я сел, говорит:
– Садитесь!
– Спасибо, - говорю, - я уже сижу. Как же вы поживаете? Как там у вас насчет коснетуции?
На это он мне ничего не ответил, развалился в качалке, руки в карманы, выпятил вперед свое брюшко с цепочкой и обращается ко мне:
– Вас, кажется, зовут Тевье?