— Нет, я не про «Грин уэй» — тут все понятно. Я о том, что он сам любит все старое, потрепанное… Отбросы.
Джессика указала на большой дом за внушительной каменной стеной:
— Вот, приехали. Здесь…
Она вдруг сдавленно охнула и зарыдала. Бонд прижался к обочине.
— Джессика, что с вами?
— Я… — Она тяжело дышала.
— Как вы себя чувствуете?
— Все в порядке, не беспокойтесь. Ну что я за недоразумение ходячее!
Бонд порылся в ее сумочке и протянул бумажный платок.
— Спасибо. — Она попыталась что-то сказать, но снова ударилась в слезы.
Наконец Джессика успокоилась и повернула к себе зеркало.
— Он не разрешает мне краситься, так что хоть тушь не потекла. Была бы сейчас вообще как пугало.
— Не позволяет?..
— Пустяки.
— Простите, я совершенно не хотел вас расстроить. Думал просто поддержать разговор.
— Нет-нет, Джин, вы не виноваты.
— Объясните, в чем дело.
Их глаза встретились. Джессика чуть помедлила.
— Я была с вами не до конца откровенна. Разыграла целое шоу… Нет никакого понимания, и никогда не было! — Она махнула рукой. — Вам незачем об этом знать.
Бонд погладил ее по плечу:
— Я сам виноват. Задавал бестактные вопросы и теперь чувствую себя настоящим ослом. Расскажите.
— Да. Он любит все старое, все потрепанное. Отбросы… Он любит меня!
— Господи, я говорил совсем о другом…
— Знаю. Но Северану я нужна именно потому, что тоже качусь по наклонной плоскости. Лабораторная крыса. Тускнею, старею, разлагаюсь у него на глазах. Больше я ничего для него не значу. Он почти не разговаривает со мной, я понятия не имею, что у него в голове, а ему совсем не интересно, кто я. Он дает мне кредитные карточки, возит по свету, всем обеспечивает, а взамен… взамен наблюдает, как я старею. Я вижу, как жадно он подмечает: тут новая морщинка, там пятнышко. Поэтому мне нельзя краситься. И он не выключает свет, когда… Представляете, как унизительно? И он это понимает. Ведь унижение — еще одна форма распада.
Она горько рассмеялась и промокнула глаза платком.
— Знаете, что самое смешное, Джин? Самое, черт побери, смешное? В молодости я жила ради конкурсов красоты. Всем было наплевать на то, что́ у меня в душе: судьям, подружкам-соперницам, даже матери. И вот я старая, и Северану тоже наплевать, что у меня в душе. Временами с ним становится невыносимо. Но что делать? Я совершенно беспомощна.
Бонд сжал плечо Джессики чуть сильнее.
— Неправда. Вы вовсе не беспомощны. Возраст — это сила. Это опыт, это мудрость, это проницательность. Юность — это ошибки и порывы. Поверьте, уж я-то знаю.
— Как мне без него жить? Куда податься?
— Куда угодно. Вы, несомненно, женщина умная и скопили немного денег.
— Немного скопила, но дело не в деньгах. Кого я себе найду в таком возрасте?
— А зачем кого-то искать?
— Вы говорите так, потому что молоды.
— А вы — потому что верите в то, что вам внушили, а не думаете самостоятельно.
Джессика вяло улыбнулась:
— Туше́. — Она похлопала его по руке. — Вы вели себя очень благородно, Джин. Поверить не могу, что я так расклеилась перед человеком, которого едва знаю… Простите, мне пора. — Она махнула рукой в сторону дома. — Он будет звонить. Захочет убедиться, что я на месте.
Бонд включил первую передачу и отъехал, все свое внимание сосредоточив на следующей точке маршрута. Кто ждет его там? Друг или враг?
Впрочем, Бонд отлично знал, что в их ремесле одно не исключает другого.
В четверг с утра и весь день говорили об угрозах.
Северокорейская угроза, «Талибан», угроза «Аль-Каиды», чеченцы, «Исламский джихад», Восточная Малайзия, Судан, Индонезия… Немного порассуждали об иранцах, которых, несмотря на льющуюся из президентского дворца сумасшедшую риторику, никто не принимал всерьез. Эм даже немного жалел непутевый тегеранский режим. А ведь когда-то у персов была великая империя…
Угрозы.
Между прочим, нападение, сухо подумал он, начнется прямо сейчас, пока на конференции по безопасности пьют чай. Эм закончил разговор с Манипенни, убрал трубку и откинулся на спинку потертого дивана в гостиной здания на Ричмонд-Террас, между улицей Уайтхолл и набережной. Именно в таких малоприметных постройках и вершатся государственные дела.
В нападении участвовали два министра из Объединенного комитета разведслужб. Их головы торчали из двери друг подле друга, а очкастые глаза обшаривали помещение, пока не обнаружили цель. Ему сразу вспомнились «Два Ронни», [27] и картинка ни в какую не шла из головы. Впрочем, в выражениях лиц надвигающейся парочки не было ничего комичного.
— Майлз, — заговорил старший из двух. Звали его сэр Эндрю, и это обращение идеально подходило к тонким чертам лица и гриве серебристых волос.
Второй, Брикстон, наклонил голову, и на безупречной лысине заиграли блики от запылившейся лампы. Он тяжело дышал, как, впрочем, и его спутник. Эм не приглашал гостей садиться, однако оба опустились на диван времен короля Эдуарда по другую сторону чайного столика. Страсть как хотелось достать из портфеля сигару и закурить.
— Перейдем сразу к делу, — предложил сэр Эндрю.
— Мы в курсе, что вам нужно вернуться на конференцию, — сказал Брикстон.
— Мы только что говорили с министром иностранных дел. Он сейчас в парламенте.
Теперь ясно, почему они запыхались. Из Вестминстерского дворца сюда не проехать, поскольку Уайтхолл от Хорс-Гардс-авеню до Кинг-Чарлз-стрит перекрыли и буквально закупорили, как подлодку перед погружением, — лишь бы конференция по безопасности была, так сказать, в безопасности.
— «Инцидент-20»? — поинтересовался Эм.
— Именно, — подтвердил Брикстон. — Мы ищем и шефа «Шестерки», но треклятая конференция… — В Объединенный комитет он попал недавно и только сейчас вдруг понял, что не стоит очень уж активно ругать работодателей.
— …чертовски не к месту, — ворчливо подхватил Эм, никогда не стеснявшийся обрушиться на виновного.
В разговор вступил сэр Эндрю:
— Военная разведка и ЦПС сообщают, что в последние шесть часов в Афганистане замечен резкий всплеск радиоэлектронных сигналов. По общему мнению, это как-то связано с «Инцидентом-20».