Так как идей больше не поступало, Семён объявил, что сам придумает реальный план. И стал думать. Минут через десять нетерпеливый Мар вежливо поинтересовался, родилась ли хоть какая-нибудь гениальная задумка в светлой голове его хозяина или нет? Узнав же, что план всё ещё в процессе разработки, то есть ничего ни хрена не придумано, вредный медальон посоветовал Семёну обратиться напрямую к полиментам и поинтересоваться у них самих, как всего вернее поступить: всё-таки напугать, или побить, или, гм-гм, подкупить всех оптом? Последнее, скорей всего, найдёт живейший отклик в сердцах доблестных стражников порядка. Хотя это и нереально — никаких денег на подкуп эдакой оравы не хватит…
— Придумал! — Семён хлопнул себя по лбу. — Сейчас устроим такое, что ни полиментам, ни репортёрам с зеваками до нас никакого дела не будет!
— Это как? — насторожился Мар, поняв, что своими опрометчивыми словами он подал Семёну некую идею. Причём вряд ли та идея ему, Мару, понравится.
— Переполох устроим, — охотно пояснил Семён и медальону, и друзьям. — Подходим к оцеплению поближе и Мар по моей команде швыряет сотню-другую золотых, что припасены у него в загашнике, в толпу. Начинается суета, волнение… народ подбирает монеты, дерётся за них, обязательно… Потом, когда страсти накаляются до предела, Мар швыряет деньги за оцепление, в сторону от входа во дворец. Ликующий народ сминает полиментов в погоне за денежками, остальные охранники, естественно, стягиваются к месту бучи… между прочим, полименты тоже люди и от золота не откажутся, так что дополнительная суматоха с дубинками нам обеспечена. А мы тем временем гордо входим во дворец. Можно даже без колпака невидимости — нынче нас сделают незаметными халявное золото и всеобщая потасовка!
— Гениально, — одобрила предложение Олия. — Лучше и не придумаешь.
Хайк, несколько разочарованный тем, что ему не придётся подраться, тоже признал, что план хоть куда. А медальон на минуту потерял дар речи: пока Мар экал и мекал в бессловесном негодовании, Семён с компаньонами приблизились к оцеплению.
— Семён! — истошно завопил Мар, когда к нему вернулся дар речи. — Это не план, это же форменное разорение, крах всей моей банковской системы! Я ведь не приспособлен к швырянию драгоценностями, я ж типа вовсе наоборот! Если я начну как дурак кидать золото куда попало, то запросто испорчусь от душевных мук!
— А если не начнёшь, тогда испорчусь я, — хладнокровно парировал Семён. — И Олия, и Хайк, и все-все остальные испортятся. Вместе с Мирами и вселенной.
— Бедный я, — убито произнёс Мар. — О горе мне, несчастному!.. Ладно, Семён, будь по-твоему, куда мне деваться. Но учти: я данное безобразие, несовместимое с моими жизненными принципами, делаю исключительно лишь по грубому принуждению и совесть моя перед самим собой чиста. Не виноватый я!
— Как есть не виноватый, — подтвердил Семён. — Отпускаю тебе грехи расточительства, аминь и всякое такое до кучи… А теперь за дело — включаю пароль вызова: «Деньги-дребеденьги!»
Присутствовавшие в то утро на площади репортёры и праздные гуляки не смогли после внятно объяснить, как именно начались беспорядки, настолько всё случилось неожиданно. Но в одном показания очевидцев сходились полностью: золотой град, несколько раз просыпавшийся на их головы, был невиданным по роскоши зрелищем! Зрелищем, от которого у многих на память остались синяки, выбитые зубы и вывихнутые руки-ноги. Потому что монеты были увесистые, падали с большой высоты… да и свалка за ними вышла знатная! А ещё свидетели утверждали, что в той драке за невесть откуда взявшимся золотом участвовали многие полименты, бросившие охранять вход во дворец. И, мол, всё это было заснято корреспондентами, у которых полименты фотоаппараты тут же отобрали и разбили.
Однако проведённое по горячим следам служебное расследование сего позорного факта не подтвердило: по заверениям самих полиментов, никто из них указанные для несения дежурства места не покидал, в драке гражданских лиц не участвовал и золотого града не видел, враки оно… а фотоаппараты журналисты сами друг об дружку побили, отчего плёнки засветились и пришли в негодность, какая жалость.
А то, что бойцы, днём стоявшие в оцеплении, закупили вечером самый дорогой ресторан и гудели в нём всю ночь до утра, никого не касалось — во внеслужебное время каждый волен делать то, что ему заблагорассудится. Если, конечно, действие это не противозаконно и не противоречит уставу внутренней службы.
Гудели так, что и не заметили, как бесповоротно изменилась вселенная.
Высоченные двери-ворота императорского дворца были не заперты. Хайк приотворил одну половину ворот, тяжёлую, словно отлитую из чугуна: диверсанты-золотометатели проскользнули в щель, оставив за собой площадь с её повальной свалкой, мордобоем и криками; когда Хайк прикрыл за собой створку ворот, утихли и крики.
Впереди, чуть дальше недлинного коридора, находился просторный зал с высоким потолком: пол в зале стеклянно поблескивал разноцветной мозаикой; вдоль тёмно-серых гранитных стен, увешанных здоровенными батальными картинами, стояли белые мягкие диваны; в потолочной вышине тянулись ряды зажжённых хрустальных люстр. Широкая мраморная лестница в глубине зала, напротив входа, поднималась к усыпанной драгоценными камнями двери — судя по всему, перед Семёном и его товарищами был зал ожидания для высокопоставленных посетителей, своего рода дворцовая прихожая.
Но войти в ту прихожую мешали частые угольно-чёрные нити в конце коридора, натянутые от пола до потолка точно струны некого музыкального инструмента. Эдакая арфа, играющая всего одну, но убийственную мелодию.
— Всем стоять! — предупредил Семён, хватая Олию и Хайка за плечи. — Впереди магический заслон, серьёзный… То-то я удивлялся, что дворец вроде бы наглухо запечатан, все о том говорят, а снаружи никаких признаков защитной магии не видно! А она вон где…
— Можно я не буду стоять? — робко спросил Мар. — Можно я буду висеть? А то у меня с ножками проблема, — и нервно захихикал. Семён неуместную шутку даже не услышал: подойдя ближе к чёрным нитям, он принялся их внимательно разглядывать.
Собственно, это были не нити, а узкие полоски вроде серпантина, повёрнутые ребром к входным воротам; Семён не сомневался, что если к ним прикоснуться, то смерть наступит мгновенно — природа этой магии была сродни магии нефритового кадуцея в подвале Мастера Четырёх Углов.
— Хайк, посмотри-ка у себя в сумке, есть ли там серебряные перчатки, — Семён пятясь отошёл от колдовской решётки. — Будет очень грустно, если мы их потеряли.
— Вот они, — Хайк вытащил из сумки сначала одну, затем другую перчатку. — Сохранились, на самом дне лежали. А для чего они?
— Симеон, неужели защита настолько опасная? — с испугом спросила Олия. — Вроде дедушкиного кадуцея?
— Да, — Семён взял перчатки, натянул их на руки и, подправив кое-где неплотно прилегающую к пальцам шелковистую материю, убедился, что теперь перчатки сидят как надо. — Уж отгородился Кардинал от всего мира так отгородился, радикальней некуда. Ни войти, ни выйти… Там, Хайк, загородка из чёрных полос, что-то вроде гибельной магии жезла, что дед Олии мне когда-то украсть заказывал. Голыми руками прикасаться нельзя, того и гляди убьёт. — Семён повернулся к полоскам, согнул в локтях руки и пошевелил пальцами, точь-в-точь хирург перед серьёзной операцией. А после подошёл к преграде, глубоко вздохнул и медленно, сантиметр за сантиметром, всунул ладонь между чёрными серпантинами, раздвинув их. Убедившись, что ничего страшного не произошло — лишь слегка нагрелась перчатка в тех местах, где она касалась угольной пустоты, — Семён надавил тыльной стороной ладони на одну из полосок, отодвигая её в сторону; в образовавшийся просвет он сунул вторую руку и, повернув ладони словно намеревался раздвинуть дверцы застрявшего лифта, развёл руки в разные стороны. Поначалу всё пошло легко и замечательно, но вот отодвинутые полоски коснулись других, те следующих, и ещё, и ещё… С каждой отодвинутой полоской Семён чувствовал всё большее сопротивление, как будто он растягивал пружинный эспандер. Мало того — перчатки стали нагреваться, особенно там, где полоски собрались в жгуты. Но главное было сделано: перед Семёном возник достаточно широкий проход.