— Ну а те видеокассеты, что ты у меня выкрала? Почему ты их вернула?
— Я надеялась, что если сознаюсь в незначительном проступке, ты не будешь подозревать меня в серьезном преступлении. — Кэрол провела рукой в миллиметре от Пеллэма, но так и не прикоснулась к нему. — Я не желала ни чьей смерти. Но так получилось. Так получается всегда, по крайней мере, в таких местах как Адская кухня. Неужели ты не можешь просто отвернуться и сделать вид, будто ничего не произошло?
Пеллэм молча опустил руку и оторвал от носка сапога сухой, свернувшийся листок.
— Пожалуйста! — с мольбой произнесла Кэрол.
Пеллэм молчал.
Она продолжала:
— У меня никогда не было дома. Всю свою жизнь я только и делала, что натыкалась на плохих людей. — Ее шепот наполнился нотками отчаяния.
Увидев, что Пеллэм поднимается, Кэрол тоже встала.
— Нет, не уходи! Пожалуйста!
Тут она посмотрела на шоссе, где остановились три полицейских машины. Кэрол слабо улыбнулась, словно испытав облегчение — казалось, она наконец получила известие, которого ждала очень долго.
— У меня не было другого выхода, — сказал Пеллэм, кивая в сторону машин.
Кэрол медленно повернулась к нему.
— Ты любишь поэзию? Йейтса?
— Ну, читал кое-что.
— «Пасха, 1916-й»?
Пеллэм покачал головой.
Она сказала:
— Там есть одна строчка: «Жертвоприношение, которое длится слишком долго, может превратить сердце в камень.» Это лейтмотив всей моей жизни.
Кэрол издала безумный смешок.
Круизный лайнер компании «Серкл лайн» давно скрылся за Бэттери-парком.
Кэрол внезапно напряглась и подалась вперед, словно собираясь обнять и поцеловать Пеллэма.
На мгновение в груди Джона Пеллэма пробудилось сострадание, и у него мелькнула мысль, что, возможно, зло, выпавшее на долю Кэрол, такое же глубокое и страшное, как и то, которое она причинила сама. Но затем он вспомнил Этти Вашингтон, которую предал Билли Дойл и многие другие, такие же, как Кэрол Вайандотт, и холодно отшатнулся назад.
Над водой раскатился сигнал сирены. Мощный буксир с трудом толкал против течения огромную баржу длиной с футбольное поле. Пеллэм взглянул на отблески солнечного света, разломанные рябью. Сирена раздалась снова. Капитан приветствовал своего собрата, спускающегося навстречу вниз по течению.
Кэрол что-то прошептала — что именно, Пеллэм не расслышал, кажется, одно-единственное слово, — и ее взор ее бледных глаз устремился к горизонту. Глядя вдаль, она безмятежно шагнула назад, провалившись в серо-зеленую воду. Пеллэм не успел сделать и шага, как ее уже затянуло обратным потоком кильватерной струи, оставленной буксиром.
Событие получило большую огласку.
Самоубийство директрисы подросткового центра, которая наняла сумасшедшего поджигателя… «Нью-Йорк пост» и «Геральд» обожают такие истории.
В вечернем выпуске новостей было показано, как катера береговой охраны и крошечные синие полицейские лодки прочесывают акваторию Нью-Йоркского порта в поисках тела Кэрол Вайандотт. Лучший снимок удалось сделать корреспонденту «Ассошейтед пресс»: труп утопленницы достают из воды, а на заднем плане Статуя Свободы. Пеллэм увидел фотографию в «Нью-Йорк таймс». Глаза Кэрол были закрыты. Ему вспомнилось, какими они были бледно-голубыми — такими же, какой стала ее кожа после нескольких часов в холодной воде.
Волчьи глаза…
С Этти были сняты все обвинения. Это событие осталось бы практически без внимания средств массовой информации, если бы не одна приманка, включившая желтую прессу в игру: здание по соседству с домом, в котором жила Этти, — тем самым, которое сгорело дотла, — принадлежит Роджеру Маккенне. Разумеется, всем бульварным изданиям захотелось побольнее ущипнуть подрядчика-миллиардера, однако даже самые рьяные любители рыться в грязном белье не смогли найти никакой связи между ним и поджогом. Наоборот, по одному из каналов кабельного телевидения был показан душещипательный репортаж о детском садике, обустроенном по последнему слову техники, который устроил в районе Маккенна (при этом в выпуске новостей прокрутили ролик, снятый в нелегальном детском саду на Двенадцатой авеню, который каким-то образом удалось заполучить Маккенне).
И все же основное внимание было приковано к торжественному открытию Башни Маккенны, намеченному на ближайшую субботу. Хорошие новости: хотя бывший президент Буш-старший, Майкл Джексон и Леонардо Ди-Каприо не смогут принять участие в церемонии, бывшие мэры Нью-Йорка Эд Кох, Дэвид Динкинс и Рудольф Джулиани, популярные телевизионные журналисты Джина Девис, Барбара Уолтерс и Дэвид Леттерман, а также сама Мадонна дали свое согласие.
В пятницу в четыре часа сорок пять минут вечера Джон Пеллэм распахнул одну из высоких бронзовых дверей здания уголовного суда и помог Этти Вашингтон спуститься по короткой лестнице на широкий тротуар.
Они постояли на Центральной улице. На чистом небе не было ни облачка; для середины августа день выдался необычно прохладным. В этот час государственные учреждения заканчивали свою работу, и сотни служащих проходили мимо Этти и Пеллэма, торопясь домой.
— Как вы себя чувствуете? — спросил Пеллэм осунувшуюся пожилую негритянку.
— Замечательно, Джон, просто замечательно.
Однако Этти все еще хромала и время от времени морщилась от боли, поправляя сломанную руку в импровизированной перевязи. Пеллэм обратил внимание, что его автограф на гипсе по-прежнему оставался единственным.
Пожилую негритянку освободили из заключения без каких-либо особых формальностей. Этти показалась Пеллэму еще более исхудавшей, чем при последнем свидании. Тюремщики были настроены менее враждебно, чем во время предыдущих посещений, но Пеллэм отнес это на счет сонливости, а не раскаяния.
Обернувшись, они увидели помятого мужчину в ветровке и джинсах. Он быстрым шагом направился к ним.
— Добрый день, Пеллэм, миссис Вашингтон.
— Здравствуйте, Ломакс, — ответил Пеллэм.
Его лицо затянула маска гнева. Из всех передряг, через которые ему пришлось пройти за последние несколько дней, — пуля, черкнувшая по щеке, пожар в конторе Бейли, столкновение с ирландскими мафиози в подъезде собственного дома, — самой болезненной была встреча с тощим дружком брандмейстера, человеком со свертком двадцатипятицентовых монет.
Ломакс замялся. Он, как и собирался, остановил Пеллэма и Этти, но теперь, когда все их внимание было приковано к нему, брандмейстер не знал, что делать дальше. Наконец он протянул руку Этти. Та с опаской ее пожала. Ломакс поколебался, решая, предложить ли руку и Пеллэму, но в конце концов почувствовал, и совершенно правильно, что этот жест примирения будет отвергнут.
— Кажется, никому не пришло в голову извиниться перед вами, — сказал Ломакс.