Это потом уже нам до- и пост-ленинские вожаки (или поводыри?) внушили, что Маркс революционер. Они его использовали, как им было удобно — во все дыры его совали, по собственному капризу. Как певица «Мадонна» с этим усыновленным ребенком из Африки. Понравилось — беру себе.
А Фромм Маркса не усыновлял. Хотя их многое связывало и много у них было общего. Оба евреи, рожденные на немецкой земле. Эрих — в близком Твоему сердцу Франкфурте, где и Ты высшее образование получал, и мои сокровища, Твои любимые дочки. Фромм родился у ортодоксальных отца и матери и вырос на Ветхом Завете, хотя сам позже решительно религию и веру в Бога отринул и называл себя «атеистическим мистиком». Для меня, сыночек, это попахивает пиаром или провокацией, потому как мистика — она всегда связана с верой в так называемое сверхъестественное. Хотя я, конечно, могу и ошибаться, потому что еще при жизни была знакома с некоторыми закоренелыми и при этом даже непартийными атеистами, которые при всем том рождественские гимны в сочельник пели, да наизусть, да все подряд, облатку делили и пост соблюдали. Вот и разбери, что там у него за мистицизм…
Фромм в своих публикациях с Марксом спорил, но мудрость его ценил и использовал в своих работах. Более того — Фромм Маркса и Фрейда не противопоставлял, взял у обоих лучшее и в работах своих интеллигентно соединил. Но для меня, сыночек, феномен Фромма не в этом объединении Маркса с Фрейдом и даже не в его хитовом «Бегстве от свободы». О нет! Для меня Фромм — автор одной-единственной, но крайне важной книги. Я ее часто перечитываю — и каждый раз нахожу что-то новое, доселе для меня скрытое. Наивысшего искусства разума Фромм достиг в своем «Искусстве любить». Когда он начал что-то себе под нос рассказывать и это название упомянул — я вся в слух обратилась. Тут же множество микрофонов к нему на палках и проводочках присунулось, и его голос наполнил студию. А он высказался на главную тему «Парадигма любви в мире ненависти» тихим, спокойным голосом. Словами взвешенными и точными.
— Господин Вебер говорил от себя и о себе, но, сам того не зная, оказался экспонентом чаяний всех людей. Как сегодня, — так, вероятно, и в будущем. Он рассказал о желании любить и быть любимым. И это чистое желание. Он любит и хочет быть любимым в своих фантазиях, никак не соприкасаясь с реальностью. Любой психоаналитик усмотрел бы в нем интересный случай для своей практики и тему для научной статьи. Вебер затронул в своем рассказе все важнейшие аспекты этого стремления — любить и быть любимым. Доктор Кинси увидел в нем, естественно, Либидо, Моррисон сосредоточился на так называемой романтической составляющей, которая из года в год эксплуатируется Голливудом — на Эросе, а мсье Тулуз-Лотрек — чьи высказывания, конечно, трудно классифицировать — на том, что называется Philia, то есть дружба. В его случае — это дружба проституток, которые выражают ее жалостью к недопившему алкоголику. Так что этот аспект слегка… растворился — в алкоголе. Независимо от своего желания, господин Вебер затронул три из четырех фаз любви, которые я описывал в своей книге. Не коснулся он лишь одной — хотя вплотную к ней приблизился и даже вскользь обмолвился о ней словечком. Через свою мечту об отцовстве. Не упомянув, однако, о материнстве. В его рассказе не было лишь Caritas — то есть бескорыстной, безусловной любви, любви-самопожертвовании. Есть Либидо, есть Эрос, есть Philia и есть Caritas. И есть кое-что еще, на мой взгляд, что выше всего этого — даже Caritas. Это мать, держащая на руках новорожденного ребенка. Вот она добралась к самому фундаменту, к самому основанию под ним — и знает то, что мистический Бог мог только предполагать. Поэтому я считаю…
Но он не договорил. В тот момент, когда все собирались услышать, что Фромм «считает», к дивану, на котором он сидел, подошла женщина и стала гладить ладонью его лицо. И он замолчал и забылся. Себя забыл — и мир вокруг себя перестал замечать. И камеры, и студию, и сам этот Caritas — для него в тот момент ничто не существовало. Он приблизил ладонь женщины к своим губам и целовал ее пальцы — пальчик за пальчиком, ноготок за ноготком, и это было тебе, Нуша, и Либидо, и Эрос, и Philia, так прекрасно соединенные в единое целое, что у меня дыхание перехватило. И вот смотрела я, почти бездыханная и до глубины души тронутая, на губы Фромма, целующие пальчики этой женщины, а недоделок из съемочной группы вдруг взял и врубил на весь экран: «Карен Хорни, психоаналитик, мать трех дочерей, любовница Эриха Фромма, немецкая протестантка. В конце жизни переехала в США». И надолго врубил! Когда снова появилась картинка из студии, Фромм уже пальчики не целовал.
Вот я искренне стараюсь ад понять. Да, это правда, что Хорни спала с Фроммом, будучи замужней женщиной. Но правда и то, что она завела роман с Фроммом (или он с ней) после многих лет разлуки с мужем. И никогда не считала себя его «любовницей» — об этом она подробно пишет в своей книге «Самоанализ», она всегда чувствовала себя женщиной, которая ему принадлежит. Только ему. Ему одному. И никаких измен. Но мир неразведенную женщину, делящую ложе с другим мужчиной, тут же определяет в любовницы. Меня ведь тоже, сыночек, много лет так называли, так что я знаю, о чем говорю. И знаю также, что этот, из съемочной группы, лгун и придурок. Я никогда не была «любовницей» Твоего отца, Леона. Я всегда была его любимой — и никаких кавычек. Если женщина мужчине, жена мужу скажет или напишет, что больше его не любит и больше не хочет с ним ничего делить — ни прикосновений, ни времени, ни разговоров, ни постели, ни крова, — это важнее любого решения суда, любой печати в любом документе. И если она повторит ему сказанное еще и еще раз, это означает ее неопровержимое право на свободу. И только неблагородные и недостойные мужчины в таком случае эту свободу женщине не хотят давать. Мужчины, страдающие комплексом маленького члена. И совсем не важно, каков размер его члена. Женщину свою такой мужчина теряет по собственной вине, и никакие сокровища мира, а уж тем более преследования не заставят ее вернуться. Он может только с трудом и большими усилиями ее завоевывать — но обычно такие мужчины этого не понимают. Для них это абсурд, нонсенс. Как же так?! Это моя добыча, я получил ее в вечное пользование, при венчании в храме или регистрации брака в гражданском учреждении, вон и свидетели присутствовали! Моя территория, много раз мной помеченная, ее соски у меня во рту, мой пенис у нее во рту! Да нет! Иначе просто не может быть! Мозг у такого мужчины становится еще меньше, чем пенис, и выглядит он даже более жалким, чем самец обезьянки бонобо, отвергнутый самкой, который бросает в нее кокосовыми орехами — от обиды и собственной беспомощности. Но не все, сыночек, имеют доступ к кокосовым орехам. Да и этот самец швыряется орехами с тем расчетом, чтобы в самку не попасть — на самом деле он не хочет причинить ей вреда. Он управляется инстинктами и понимает, что никаких выгод ему это не принесет. А вот его последователь «Большой Воин» метит в самое сердце. В то сердце, которое уже не для него бьется. И думает, что если, скажем, телефон об пол вдребезги разобьет, то хотя бы один осколок вопьется в сердце той, которую он потерял. Но попадают они всего лишь в память — да и то в ту область, где живет ненависть.
Так я, сыночек, думаю. Как полноправная любовница и возлюбленная Твоего отца, которая родила ему сначала Казичка, а потом Тебя. И такая мне мысль покоя не дает: что если бы Хорни и Фромм родили ребеночка — это бы миру на пользу пошло. Родился бы этакий Йохан Хорни-Фромм. С их генами и фамилиями. Если бы этот Хорни-Фромм научился мыслить и читать и слушать родителей — беда была бы Фрейду. Уже эта фамилия сама по себе — провокация. Потому что «хорни», как Тебе, сыночек, известно, в английском сленге означает «возбужденный, разгоряченный, готовый к эрекции». Любой текст, выходящий из-под пера Хорни-Фромма, был бы возбуждающим сам по себе — хотя бы из-за фамилии автора. «Разгоряченный» Хорни-Фромм одинаково привлекал бы и философа, и уборщицу, которая вытирает пыль у него со стола.