Григорий Евсеич развел руками, как бы призывая небо в свидетели: как можно иметь дело с такими людьми.
— Хорошо, я повторю. Эдик мне позвонил, Эдик Зиновьев. Ты не застал то время, когда он здесь обыгрывал всех в преферанс, в «классику» мичманов и капитанов первого ранга.
— Ну, грамотный был шулер. Не делай из него академика, — поторопил Картавый.
— Теперь он в Москве, — продолжал как ни в чем ни бывало Григорий Евсеич. — Человек ушел далеко вперед, а я остался здесь, на обочине прогресса.
— То-то твой Зиновьев всех там сильно любит. Сразу язык зачесался весточку послать.
— А может, не время нам такие детали мусолить при чужих людях, — снова забеспокоился Григорий Евсеич. — Твоего замечательного спутника я ни разу не видел. А у меня все перебывали. Даже Тарас однажды пожаловал, царствие ему небесное.
Слепой продолжал молчать, сидя в углу. В отличие от «питерского следа», прозвучала новая фамилия, и цепочка не оборвалась. Пока она уводит слишком далеко, но, сделав петлю, должна вернуться обратно. Именно здесь кто-то засек его интерес к Клюге и затонувшему теплоходу. Именно отсюда пошла гулять версия о московском киллере.
Картавый хребтом чувствовал недовольство человека в черном и напомнил Евсеичу еще одно немаловажное обстоятельство:
— Помнишь, ты мне звонил насчет «девятки» с российскими номерами? Я еще удивился, что мужик приехал сюда всех мочить и даже не удосужился сменить российские номера.
— А вот это уже перебор. Я тебе не звонил и знать не знаю ни о какой «девятке».
— Что я, парашу гоню, по-твоему? — рассвирепел Картавый. Выхватив пистолет, он ткнул его прямо под нос управляющему.
— Не звонил? Не давал наводку? На шум в кабинет заглянул рослый парень из здешней охраны.
— Пошел вон! — вполоборота бросил Картавый, и парень мигом подчинился, быстро сообразив, что облегчить положение шефа сейчас не в его силах.
— Звонил, сука. Даже не думай отказываться, — Картавый, похоже, собирался продырявить Евсеичу голову.
— Пусть сперва закончит, — миролюбиво заметил Сиверов.
— Объясните ему, уважаемый, — дрожащим голосом мятый человечек попытался найти в незнакомце поддержку.
— Да он тебя сейчас первый на куски порвет, — сообщил Картавый. — Он тот самый, на кого ты и твой друг навели весь Крым.
— Я не причиню вам вреда, — поднялся с места Глеб. — Я просто любознательный по природе человек и для общего развития хочу уточнить все детали. Так звонили вы или нет? Это ведь не тяжкое преступление. Вы хотели помочь хорошим людям, отплатить добром за добро, предупредить об опасности.
— Мне больно. Пусть он уберет пушку.
Картавый отнял дуло от чужой щеки, замахнулся рукоятью, заставив управляющего втянуть голову.
— Клянусь, не звонил, — трагично произнес Григорий Евсеич, адресуясь исключительно к человеку в черном.
— Почему же Картавый узнал голос?
— Без понятия. Это его трудности.
— Нет, сука, это твои большие трудности.
— А слышимость была хорошая? — поинтересовался Глеб у Картавого.
— Откуда я сейчас помню? Хотя нет, помню, хреновая, в трубке трещало. Здесь у нас вообще сотовая связь пятнами работает. Едешь в тачке по трассе — то есть связь, то нет.
Теперь Сиверов почти не сомневался: кто-то выдал себя по телефону за управляющего казино. Истинные противники явно не страдали от излишней самоуверенности. С самого начала не исключали, что гость из России может выйти сухим из воды и попробовать отмотать цепочку назад — откуда пошла легенда о киллере?
— Звоните в Москву вашему Зиновьеву.
— Сейчас, — Григорий Евсеич с готовностью взялся за трубку.
— Нет, только не со своего телефона. Позаимствуйте мобильник у кого-нибудь из подчиненных.
— Да-да, вы правы, — закивал управляющий, озабоченно дотрагиваясь до фиолетового кровоподтека, оставленного дулом «пушки». — Я бы и сам сообразил. Но человеческая грубость всегда выводит меня из себя и лишает трезвости мысли.
Прекрасно понимая, на чьей стороне сейчас сила, он бросил уничтожающий взгляд на Картавого.
— Убедите своего московского друга вспомнить все до мелочей, — посоветовал Глеб. — Пусть только не говорит, будто спьяну услышал чужой разговор. Мобильник дважды промурлыкал о недоступности абонента.
— Наверное, занят, — посетовал Григорий Евсеич. — В это время у них в казино самая запарка.
— Звоните по другому номеру, какому хотите. Звоните в казино и срочно требуйте Зиновьева.
— Сейчас, секундочку.
Управляющий извлек из ящика стола целую кипу ярких проспектов с рекламой казино во всех частях света — от Лас-Вегаса и Монте-Карло до Петропавловска-на-Камчатке и Махачкалы. Стал быстро и суетливо просматривать, швыряя ненужное на пол.
— Вот оно, «Колесо фортуны». Сейчас-сейчас, на обороте должны быть номера.
Нервно жуя губами, управляющий пробежался по кнопкам кривым пальцем и попросил разыскать Зиновьева по делу, не терпящему отлагательств. Глеб расслышал ответный вопрос:
— Куда вам перезвонить?
— Ничего, я подожду. Так вернее.
Прошло долгих пять минут. Евсеич порывался дать отбой, подозревая, что оборвалась связь. Сиверов знаком его остановил. Наконец в трубке прозвучал растерянный голос:
— Тут такое дело… Мы его еле нашли. Он был в подсобном помещении. Глеб уже все понял и с досадой хлопнул по столу. Евсеич продолжал настаивать:
— Так дайте ему трубку, черт возьми!
— Понимаете… Он мертвый. Евсеич прикрыл глаза, словно ему продемонстрировали труп в натуре.
— «Скорую» вызывали?
— Уже вызвали. У него… отверстие в голове…
Похоже, в Москве ожидали звонка из Крыма на мобильник Зиновьева. Первый же такой звонок послужил сигналом к действию.
Из пассажиров, значащихся в списках сорок первого года, в живых удалось обнаружить не больше полутора десятков человек — в ФРГ, Италии и Дании. Одну женщину нашли в больнице при смерти. Перевели ее в другую, дорогую клинику, заплатили за лечение, но изношенное сердце не выдержало: пациентка скончалась. Родные так и не поняли, кто пытался оказать им услугу: странные благотворители не оставили своих координат.
Эти же «благотворители» разыскивали родственников и потомков тех гестаповцев, чьи донесения были подшиты в папку по делу Лаврухина. Но и здесь их ждало разочарование. В военное время сотрудники страшного ведомства не делились деталями своей работы дома — каждый давал подписку о неразглашении. После войны уцелевшие отсидели приличный срок. По возвращении они не горели желанием вспоминать «славные деньки». Потомки в подавляющем большинстве стыдились прошлого своих отцов и дедов, не хотели о нем ничего знать.