Когда наступила ночь, в запыленных окошках мне явились звезды. Я была такая же разметанная, как и они.

И спокойная.

И счастливая.

Твоя Ханна

P.S. Успокойся, потом я вернулась домой. Для Франца я заготовила ложь, которую он проглотил. После этого случая я очень мила с ним. «Угрызения совести», — сказала бы тетя Виви. Скорее, жалость.

30

— Энни, вы способны солгать ради того, чтобы оградить свой порок?

— Конечно.

— Общаетесь ли вы с людьми, которые могут поддержать ваши дурные привычки?

— Естественно.

— Могли бы вы украсть ради того, чтобы удовлетворить свои потребности?

— Я это делала, и не раз.

— Вам бывает стыдно после этого?

— Всегда.

— А стыд не заставлял вас остановиться?

Энни задумалась.

— Занятно, но стыд подобен раме картины — он оттеняет порок.

— Вы циник?

— Цинизм — это поручни, за которые цепляются в случае всемирного катаклизма.

— У вас на все есть ответ!

— Нет, только на вопросы, не представляющие для меня интереса.

Доктор Шинед объявил перерыв. Энни не сдавалась дольше предусмотренного. Его интересовало, как пользователи сети Интернет, те, которые следили за лечением онлайн — на самом деле с двухминутной задержкой, — воспримут этот диалог: не встанут ли они на сторону Энни? Конечно, режиссерская группа радовалась тому, что дерзкая Энни расцветила передачу своими хлесткими репликами, что превосходно для шоу, однако у доктора Шинеда, который намеревался рекламировать клинику и ее программы дезинтоксикации, складывалось впечатление, что он на этом погорит.

Он посмотрел на Энни, заметил лукавые огоньки в ее глазах. Как можно, оказавшись в таком положении, еще и смеяться?

— Энни, вы ничего не принимаете всерьез?

— Почему? Свою игру.

— Простите?

— Когда я снимаюсь, я становлюсь серьезной.

— Зато саму себя вы не воспринимаете всерьез?

— Именно это я вам только что и сказала — себя я не воспринимаю всерьез, пока не забудусь.

«Какая забавная девица, — подумал Шинед. — Говорит как старуха, а чувствует как ребенок. Когда слушаешь ее, слышишь скептический, ироничный треп, свидетельствующий о большом жизненном опыте, а когда смотришь на нее, видишь чувствительность впечатлительной натуры, душевное напряжение, эмоциональную переменчивость, когда смех мгновенно сменяется слезами».

Сказав положенные в данной ситуации слова, он ее отпустил. Он теперь уходил со сцены грамотно: зная, что в коридоре его подкарауливает камера, он сохранял напускную доброжелательность вплоть до выхода из кадра.

Ему на смену пришел Итан.

Энни с облегчением вздохнула. И не только появление Итана было тому причиной. Ровно в полдень камеры прекращали свою слежку на две минуты, время, необходимое ей, чтобы принять набор лекарств.

Таблетки задавали ритм ее жизни. Таблетки для борьбы с зависимостью. Таблетки для смягчения последствий предшествующих снадобий. Таблетки для того, чтобы заснуть. Таблетки для того, чтобы проснуться. Таблетки для того, чтобы собраться. Таблетки для того, чтобы расслабиться. Таблетки как добавка к пище. Таблетки, подавляющие аппетит. Итан виртуозно управлялся с этим разноцветьем пилюль и желатиновых капсул, к которому добавлялись инъекции.

Энни заметила, что Итан, осуществляя уход за больным, делал это не механически — он возвел исполнение своих обязанностей в ранг сакрального действа. Когда он давал какую-нибудь таблетку, он был горд осознанием того, что несет исцеление, он вел себя как утешитель, как поставщик счастья. Итан в такой момент, должно быть, походит на Иисуса, накладывающего руки на лоб больных, чтобы сотворить чудо.

Во время этих коротких пауз, когда их никто не слышал, Энни и Итан рассказывали друг другу о себе. Так Энни и узнала, что Итан — бывший наркоман, что у него было несколько рецидивов, прежде чем он окончательно отказался от алкоголя и всяких препаратов. Теперь, чувствуя себя здоровым, он хотел поддержать других споткнувшихся людей; вот поэтому он получил диплом санитара и устроился на работу в эту клинику.

Так что она стала лучше понимать чувство, которое охватывало ее всякий раз, когда она его видела. Итан был крепким и в то же время слабым, его сила опиралась на то, чего он добился, его нынешнее спокойствие одерживало верх над вчерашней тревогой.

В отличие от доктора Шинеда, Джоанны и большинства других людей из ее окружения, он не раз падал в пропасть. Он не пустословил с речного бережка, где процветал в спокойной уверенности, а вещал с края обрыва, откуда упал и куда потом, после ужасных злоключений, вновь сумел подняться.

Зажглись красные глазки камер.

— Вперед! На гимнастику!

Энни заворчала.

Она ненавидела этот момент рабочего дня. Ей нравилось танцевать, бегать, гонять на автомобиле, а выполнение нелепых движений на «раз-два-три-четыре» ее раздражало.

Ей казалось, что в спортивных занятиях, которые вела Дебби, бывшая чемпионка по синхронному плаванию, было больше от медицины, чем от игры. То и дело, с неприятным напором, Дебби объясняла своим ученикам цель упражнения, какие мускулы работают, какие сухожилия задействованы. Занятие превращалось в практикум по анатомии, и Энни представляла, как совершает пробежку с обнаженными мышцами. Когда Дебби подходила к ней, чтобы подправить принятую позу, у Энни создавалось впечатление, что ее препарируют. Кроме того, в этом храме формы не существовало понятия удовольствия: мышечное напряжение оставалось единственным способом обращения к своему телу.

По окончании занятия она долго пробыла в душевой — профсоюз клиники добился, чтобы там не было никаких камер.

Она вернулась в свою палату в сопровождении Итана. Санитар стал для нее необходим. Поскольку он верил в проводимое лечение, то и она перестала сомневаться.

Однако она заметила кое-что, что вызвало ее беспокойство. Однажды в двухминутный перерыв, когда за ними не следила камера, она обнаружила следы уколов на локтевом сгибе его руки.

— Ты что, колешься, Итан?

— Да, но это лекарства.

— Мм?

— От наркотиков.

— Короче говоря, ты колешься, чтобы не колоться.

— Энни…

— Или: ты накачиваешь себя, чтобы не накачиваться.

Итан хотел объясниться, но тут заработали камеры. На следующий день он выглядел до странности спокойным, вид у него был отсутствующий.

— Итан, ты плохо себя чувствуешь?

— Да нет. Дело в том, что я себя чувствую очень хорошо. Это, должно быть, перебор.