Брендору захотелось вмешаться. Если архидиакон продолжит свою охоту на ведьм, которую со всей категоричностью Иннокентий VIII в 1484 году провозгласил своим скрипучим голосом, то он, Брендор, скажет о неоднозначности «Молота ведьм» Генрикуса Инститориса и Якоба Шпренгера — труда, который обосновывал эту охоту, вводил определение ведьм, оправдывал их заточение и казнь. Несмотря на успех трактата и постоянные его переиздания, Рим в 1490-м запретил «Молот ведьм» из-за его противоречий с католической демонологией. Однако, предупреждая возможные возражения, архидиакон, сделав театральный жест, повернулся к суду.
— Но я подозреваю, — провозгласил он, — что за этой ересью скрывается еще одна, столь же страшная, если только не страшнее. Могу ли я, господа судьи, в качестве знатока теологии задать один вопрос?
Не желая злить нового архидиакона, который все более и более напоминал инквизитора, судьи дали свое разрешение.
Архидиакон обернулся к девушке. При всей своей строгости и верности обету блюсти чистоту телесную он воззрился на нее, как на паштет из дичи, который собирался отведать.
— Анна, что вы думаете об индульгенциях?
Наученная Брендором, Анна поняла, куда он клонит. Она ненадолго задумалась и ответила:
— Вы угадали, монсеньор.
— Неужели?
— Вам прекрасно известно, что я их осуждаю.
— Точно так же, как последователи Лютера?
— Какая разница? Спасение души нельзя купить за деньги. С Богом не торгуются. От индульгенций нет проку ни Богу, ни грешникам.
— Кому же они тогда выгодны?
— Тем, кто их продает.
Зал вздрогнул.
Брендор вжался в колонну. В это мгновение он понял, что Анна не сдастся. Для нее не существует компромиссов, она будет продолжать говорить то, что диктует ей ее вера, идя прямо к своей гибели.
— Мы сформировали свое мнение, — заключил прелат. — Однако предлагаю вам последнюю возможность одуматься. Можете ли вы поддерживать ту веру, что так славите, без святых таинств?
— Могу.
Присутствующие возмутились, судьи переглянулись, качая головой.
Архидиакон же торжествовал. Он сделал широкий жест рукой, будто сообщал присутствовавшим: «Видите? Вот еще одна ересь!»
Намюр, 10 сентября 1913 г.
Дорогая моя Гретхен!
Когда я узнала на конверте твой почерк, сердце чуть не выпрыгнуло у меня из груди — так сильно оно забилось. Какое счастье ты доставила мне! Я читаю письмо и слышу твой чуть хрипловатый голос, твою нежную интонацию, которая укутывает фразы, как сдержанная стыдливость. Я поднесла бумагу к носу и вдохнула аромат твоих духов — букет ландышей и розы, точно так пахнет твоя кожа. Что за путешествие! Ты практически вернула мне всю себя в этом сложенном листке.
Конечно, письму пришлось постранствовать, прежде чем оно нашло меня на улице Фоссе, — я сменила не один адрес. Да и бог с ним! Главное, оно не потерялось! И мы тоже не потеряли друг друга. У тебя все хорошо, у твоего Вернера тоже, ты рассказываешь мне о своих радостях и заботах, и мы снова пишем друг другу. Когда я узнала, что твои мальчики уже служат в армии, у меня перехватило дыхание: я ведь все еще помню дикарей в коротких штанишках! Мальчишки едва доходили мне до пояса, они как сумасшедшие носились по долине. Впрочем, даже узнав, каких успехов они добились в своей взрослой жизни, я все равно представляю их мальчишками, может быть подросшими, не такими дикими, красующимися в офицерской форме. Пришли мне фотографии, пожалуйста, иначе мне никак в это не поверить.
Я теперь живу в Намюре. Благодаря сестрам милосердия я смогла найти первых пациентов. Гретхен, я наконец практикую! Я лечу мужчин и женщин, у которых есть психологические проблемы! Иногда я испытываю такую огромную благодарность, что мне хочется целовать прохожих — от сыровара до фонарщика. Из-за того что я работаю по призванию, я славлю наполняющую меня энергию, я делаю ее полезной, нужной, я обращаю свои жизненные силы на других. Я и подумать не могла, что такое может случиться.
Пациентов у меня пока немного, зато много свободного времени. Кроме уроков языка, которые я даю детям в Намюре, я пишу книгу об Анне из Брюгге, — это фламандская женщина-мистик, о которой я тебе рассказывала. Какое странное у нас существование… Чем больше я узнаю об Анне, тем она мне ближе. «Друг мой», говорила я поначалу, потом — «кузина моя», а теперь — «сестра»; у меня создается впечатление, что это я сама. Да, живи я в другое время, я могла бы стать ею. Анна чувствовала себя не такой, как другие, я тоже. Анна не хотела, чтобы ее жизнь свелась к ублажению мужчин или к тому, чтобы рожать им детей, я тоже. Она считала, что в глубине ее души сокрыто значительно больше, чем она видит, и я с ней согласна. Если ту превосходящую ее бесконечность, что она открыла в себе, Анна звала Богом, я, скорее, назвала бы бессознательным.
Все упирается в слова?
Не уверена.
Слова ведь не только слова, поскольку каждое обретает смысл в соотношении с другими словами. Что это значит? Слова не принадлежат нам, они исходят из концепции, которую выражают, они остаются солидарны с ней, подчинены ей, как солдат в армии. Среди слов нет вольных стрелков. Здесь есть только армия.
Штабом в то время была монотеистическая теология. Чтобы описать то неизмеримое богатство, которое Анна находила в самой себе, она использовала термины своего века. Во времена этого исключительно христианского ренессанса, когда протестанты и католики отстаивали друг перед другом верность Евангелию, но ею же и были ограничены, она предприняла, пользуясь лексикой царившей тогда идеологии, внутренний поиск.
И если Он, возвысясь, молвит слово, —
Одна Любовь поймет Его слова,
И ношу от Него принять готова,
Всегда чиста, нова, всегда жива.
Она царит в Его надмирной славе,
Он всюду, и она повсюду с Ним,
То прячась, то опять пред нами въяве,
Она живет и дышит Им одним.
Ее современники считали, что она говорит о бесконечной любви к Богу. Для меня же это указывает на либидо — греческое обозначение слова «любовь», — указывает на ту энергию, что, живя в нас, дает начало нашим поступкам, нашим мыслям. Как и сокрытый Бог, которого описывает Анна, сексуальное влечение заявляет о себе так, что мы его не замечаем. Вот посмотри, например, на то, что делаю я: работая с пациентами, я выявляю эгоистическое сексуальное влечение, делаю его благотворным, направляя на других, короче, я его «сублимирую», по выражению Фрейда. Именно об этом и говорит Анна из Брюгге со своей «чистой любовью», которая присутствует повсюду, но всюду сокрыта.
Я начала писать о ее мистических уходах. Покидая свою физическую оболочку, оставляя мир обыденных понятий, Анна из Брюгге погружается в неизведанное, входит в волнующееся море, действенное, агрессивное, и это приносит ей и неудобство, и удовлетворение. Это огромное непонятное состояние, которого она достигает, она называет Богом, но ведь это же Фрейдово бессознательное! Невероятная странность Анны заключается в том, что она способна коснуться бессознательного, открыть трюмы духа, которые обычно недосягаемы. В ее экстазах в то время видели отражение мистического опыта, я же угадываю в них опыт психического переживания.