— Дамас, Нестор, охраняйте вход! — рявкнул капеллан, отворачиваясь от груды тел. — Гефест, найди, как тут отключить силу тяжести и систему жизнеобеспечения.

Мостик был взят.

ИСТОРИЯ АСТЕЛЯНА
Часть четвертая

Голоса доносились из темноты по углам камеры и взывали к Астеляну. Он лихорадочно метался в оковах, его некогда могучее тело ослабело и исхудало. На плоти жестокими стараниями капеллана-дознавателя не осталось живого места. Психическое вторжение Самиила в равной мере опустошило душу Астеляна. Израненный и избитый, с раздерганными в клочья мыслями, он изо всех сил пытался сохранить хрупкую связь с реальностью.

Сдвинуть голову удавалось, но лишь немного, весь мир теперь свелся к двухметровому клочку пространства. Астелян отчетливо, будто карту, помнил все щели на потолке. Он знал, что на полке тринадцать лезвий, три сверла, пять тисков, восемь зажимов, девять клейм и два заостренных крюка. Он на память чувствовал все это в своей плоти, каждый предмет ощущался немного иначе. Даже если Борей не пользовался своими страшными инструментами, Астелян часто просыпался с помутившимся сознанием, ощущая их беспощадное прикосновение.

Чтобы занять мысли, он сотни раз, загибая пальцы, пересчитывал звенья цепей, но стоило хоть на миг ослабить концентрацию, и голоса возвращались.

Он давно прекратил свои прежние попытки бороться со сном. Крики во время ночных кошмаров уже не имели значения. Проснувшись, он ощущал легкое просветление, барьеры между грезами и реальностью ненадолго становились размытыми.

Все это он понимал обособленной частью своего сознания, которая сохранила ясность и иногда пыталась одержать верх. Он понимал, что голоса — только эхо в голове, оставленное вопросами Борея и психическим зондированием Самиила. Он знал, что измученное пыткой сознание порождает иллюзии, именно поэтому тени отращивают руки и тянутся к нему. Однако моменты просветления случались все реже и становились все короче.

Астелян потерял счет визитам тюремщиков. Может быть, они приходили пятьдесят раз, может быть, пятьсот. Иногда он пытался спорить, чаще замыкался, не обращая внимания на лезвие, режущее плоть, сверло, пронзающее кости, или на обжигавшее кожу клеймо. Борей приходил и уходил, Самиил приходил и уходил, в их появлениях не было никакой системы, понятной Астеляну. Просыпаясь, он иногда видел Борея, который наблюдал за пленником и слушал его порожденные кошмарами крики. Порой капеллан являлся с вопросами, обсуждал все аспекты ответов, но не причинял боли. Иногда была только боль и никаких вопросов, или коварный шепот в голове, именующий Астеляна лжецом и клятвопреступником.

В моменты мучительного бреда скрежет большого медного ключа в замке вызывал страх. Потом проходило время, искаженный разум не мог удержать бушующие мысли, стремился поделиться ими, и Астелян мечтал о возвращении Борея. Иногда он изо всех сил пытался вспомнить, почему оказался здесь, а затем воспоминания возвращались и накатывали волной, смывая боль. Так в постоянной борьбе Астелян пытался сохранить хоть какую-то часть прежнего себя.

В воображении эта часть была яркой звездой, которая находилась в самом центре разума. Тени пытались схватить звезду, красные светящиеся глаза колдуна изучали ее, но она спокойно светилась в безопасности. Это был замысел Астеляна, его мечта. Вернуться на славный путь Великого крестового похода, избавившись от нелепых институтов и соглашений, которые низвели человечество до столь невысокого уровня. Когда удавалось сконцентрироваться, звезда начинала расти, воспоминания воспламеняли ее, а мечты раздували огонь все сильнее.

Астелян знал, что никогда не увидит Великого Империума, никогда уже не поведет армии Императора по полям сражений под грохот болтеров и треск пламени. Теперь это было выше его сил, саму возможность отняли, когда он сдался Темным Ангелам на Тарсисе. Если бы он, Астелян, понял все раньше, если бы по-настоящему представлял себе их намерения, то сражался бы так упорно, как не сражался никогда раньше.

Сожаление оборачивалось горем, когда он видел свой план развалившимся на куски, золотая звезда превращалась в мутное свечение, клонилась к закату и ускользала. Веками Астелян оставался защитником, командиром, воином-покорителем. Теперь он понял свой крах и проклял Темных Ангелов, проклял Льва Эль'Джонсона, который направил их по ошибочному пути. Горе оборачивалось гневом, и тогда Астелян слабо бился в оковах, сил едва хватало, чтобы приподняться на каменном столе.

В этот раз он ощутил скулой уже знакомый ветерок, бросил взгляд на приоткрытую дверь, и голова снова бессильно склонилась на плиту. Заплывшими от синяков и налитыми кровью глазами Астелян разглядел Борея и ощутил что-то вроде благодарности в душе: капеллан-дознаватель явился один. Борей быстро подошел, раздались лязг цепей и царапание ключа по металлу замка. Одна за другой цепи свалились, освобождая конечности и грудь Астеляна. Избавленный от тяжести железа, он попытался сесть, но понял, что не в силах этого сделать.

— Приложи усилия, — шепнул ему на ухо Борей. — Твои мышцы должны вспомнить, для чего они нужны. Попробуй еще раз, и они начнут вспоминать.

Астелян захрипел без слов, всеми фибрами души стремясь собрать оставшиеся силы. Позвоночник горел огнем, мышцы стонали от напряжения, казалось, минули часы, прежде чем удалось преодолеть себя и принять вертикальное положение.

— Очень хорошо, — сказал капеллан-дознаватель, пройдясь перед пленником, а потом ткнув пальцем в дверь. — Ты можешь уйти прямо сейчас.

Астелян медленно повернул голову, посмотрел сначала на дверь, а потом на Борея. Он нахмурился, не в состоянии вспомнить слова; мысли, которые он хотел выразить, тоже притупились.

— У тебя есть вопрос?

Астелян закрыл глаза и сосредоточился. Усилием воли он прекратил кружение мыслей. В горле было сухо.

— Дать тебе немного воды? — спросил Борей.

Астелян кивнул, голова бессильно мотнулась из стороны в сторону.

— Очень хорошо, — проговорил Борей и вышел.

Астелян сидел, уставившись на светильники за приоткрытой дверью. После долгого пребывания в унылом сумраке свет жег ему глаза. Нужно было всего лишь встать, пройти пять шагов и покинуть камеру, но Астелян исчерпал самого себя. Все равно он сейчас соберет все силы, а потом уйдет и будет свободен.

Капеллан вернулся с кувшином воды и чашей.

— Ты хочешь уйти, да? — спросил он, и Астелян вдруг понял, что руки сами потянулись к двери.

Он отдернул руки и прижал их к себе.

Борей шагнул вперед, налил воды в чашу и поставил кувшин на пол. Взял руку Астеляна, слегка согнул ему пальцы и прижал их к сосуду с водой, потом то же самое повторил с другой рукой. Как только капеллан отнял свои ладони, Астелян уронил чашу, и она с грохотом полетела на пол, разбрызгивая воду. Холод этой воды сразу обострил чувства.