Опал с удивлением отметила, что ответить на последний вопрос, оказывается, не так-то просто.
— Вырастить ногти трудно, гном. Я решила отказаться от них, чтобы не тратить время.
— Да, наверное, в этом есть смысл, — сказал Озкопи, совершенно не испытывая, по мнению Опал, достаточного благоговения перед нею. — Хотите знать, в чем мои трудности? Стоять здесь, обжигаясь о вашу ауру, вот что трудно. Для этого на мне должен быть жароупорный скафандр.
По правде говоря, Озкопи на самом деле не был таким уж заторможенным.
Он находился в шоке и прекрасно понимал, кто такая Опал и что он, скорее всего, вскоре умрет, и потому пытался валять дурака.
Опал нахмурила свою золотистую бровь, ставшую от этого похожей на волну лавы.
— Тебе, гном, выпала великая честь: последним, что отпечатается на сетчатке твоих глаз, будет мой блистающий образ.
Опал не очень понравилось, как она закончила фразу — опять слишком напыщенно получилось, — но гном все равно сейчас умрет, и никто об этих ее словах не узнает. Озкопи же был не очень счастлив умереть, запечатлев на своей сетчатке блистающий образ Опал.
— Мои бедные сетчатки! — забормотал он. — Их дал мне мой отец… нет, не то чтобы он прямо-таки вынул их из своей головы, но передал… ну, вы понимаете, — теперь Озкопи решил разбавить свою запутанную речь капелькой развязности. — Кстати, раз уж мы начали оскорблять друг друга, то замечу: во-первых, мне казалось, что вы выше. А во-вторых, у вас бедра обвислые.
Опал гневно ощетинилась — внешне это выразилось в том, что ее радиоактивная корона увеличилась до трех метров в радиусе, разлагая на атомы все, что оказалось внутри ее сферы, включая Колина Озкопи. Но хотя сам гном и исчез, его последние слова занозой засели в памяти Опал и сохранятся там до самого конца ее жизни. Если у Опал и был один недостаток, который она готова была признать, так это привычка поспешно уничтожать тех, кто мешал ей — вот и этот гном умер слишком легко и сорвался с крючка — отомстить ему по-настоящему она не сможет уже никогда.
«Все он солгал, этот гнусный гном, — успокаивала она саму себя, мчась с огромной скоростью к поверхности. — Мои бедра безупречны, и вовсе они не обвислые».
Внешне появление Опал выглядело ослепительно и божественно, оно походило на взрыв сверхновой звезды, вырвавшейся из глубин на поверхность океана. Яростный жар черной магии Опал пронзил с одинаковой небрежной легкостью и стены Атлантиды, и толщь океанской воды, изменяя атомную структуру любого вещества, оказавшегося на пути пикси.
Она устремила ореол своей черной магии вперед и вверх, в направлении поместья Фаул. Ей не требовалось следить за дорогой, Опал летела на зов замка, ключом к которому она была.
Эриу, вблизи поместья Фаул
Погребенные в виде восходящей спирали вокруг замка берсерки возбуждались все сильнее, поскольку в мире наверху магическая сила вырвалась на свободу. «Что-то приближается, — понял Оро, капитан берсерков. — Вскоре мы станем свободны, и наши мечи вновь испробуют на вкус человеческую кровь. Мы испепелим их сердца и вызовем к жизни древние силы зла. Мы заставим людей трепетать и бежать от нас. Они не смогут убить нас, потому что мы уже мертвы, и нас удерживают только магические нити.
Наше время будет недолгим. Всего одна ночь после столь долгого небытия, но мы успеем покрыть себя славой и кровью перед тем, как навсегда соединимся в посмертии с богиней Дану».
— Вы чувствуете изменения? — мысленно окликнул Оро своих воинов. — Будьте готовы рвануться вперед, как только распахнутся ворота.
— Мы готовы, — ответили его воины. — Как только свет упадет на нас, начнем захватывать всех — собак, барсуков и людей.
«Я бы предпочел барсуку человека», — невольно подумал Оро.
Он был гордецом, и его гордость стоила ему жизни — десять тысяч лет назад.
Лежавший слева от него Гобдоу откликнулся на это зловещей шуткой.
— Согласен, — мысленно просигналил он. — Но барсук все же лучше крысы.
Если бы у Оро было сердце из плоти и крови, оно затрепетало бы от прилива гордости — в этот раз за своих воинов.
«Мои солдаты готовы к войне. Они будут сражаться до тех пор, пока не рассыплются в прах их тела, и они наконец попадут в объятия света.
Наше время близко».
Форт защищала Джульетта Батлер, и не потому, что присматривала за всем, пока родители Артемиса уехали на экологическую конференцию в Лондон; она защищала его в самом буквальном смысле слова.
Форт, о котором идет речь, был старой сторожевой башней Мартелло, стоявшей на холме, выходившем на Дублинский залив. Стены форта потемнели от времени и местами покрылись странным черным плющом, тянувшим свои усики так, словно пытался утянуть камни, из которых были сложены стены, назад, в землю. Кроме плюща форт регулярно пытались захватить братья Артемиса Фаула: четырехлетний Майлс и его брат-близнец Беккет. Мальчики несколько раз налетали на башню со своими деревянными мечами, но Джульетта отбивала их атаки и отсылала кувыркаться в высокой траве. Беккет, катаясь, заливался смехом, а вот Майлс, как заметила Джульетта, с каждой новой неудачной попыткой осадить башню расстраивался все сильнее.
«Совсем как Артемис, — подумала Джульетта. — Еще один криминальный гений».
Последние десять минут мальчики возились за кустом, наверняка замышляя новую атаку. Джульетта слышала приглушенное хихиканье и четкие команды, которые отдавал Майлс, очевидно, наставляя Беккета.
Джульетта улыбнулась. Она легко могла представить сценарий будущей битвы. Наверняка Майлс говорит сейчас примерно так:
— Ты нападаешь с одной стороны, Бек, я с другой. Это называется окружение.
На что Беккет может ответить как-нибудь совершенно неожиданно, вроде:
— Я люблю гусениц.
Не ошибаясь, можно было сказать, что каждый из братьев любит другого больше, чем самого себя, но Майлс постоянно испытывал раздражение оттого, что Беккет не мог или не хотел выполнять его простейшие инструкции.
«В любой момент Беккету может надоесть это тактическое занятие, — подумала младшая сестра Батлера, — и он уйдет прочь от куста, размахивая своим игрушечным мечом».
Спустя несколько секунд Беккет действительно вынырнул из-за куста, но размахивал он отнюдь не мечом.
Джульетта перекинула ногу через низкий парапет и подозрительно спросила:
— Бек, что это у тебя?
— Трусики, — честно ответил он и помахал ими в воздухе.
Джульетта присмотрелась: действительно, этот треугольный предмет был трусиками. Надетая на Беккете длинная, до колен, и изрядно протертая за последние сорок восемь дней футболка не давала возможности точно сказать, свои трусики держит он в руке или нет, но, пожалуй, что свои, потому что сквозь дырки в футболке просвечивало только голое тело.