Клодин отперла водительскую дверцу и внезапно осознала, как непривычно находиться один на один с грузовиком. Ну кого она обманывает, думая, будто справится с этой штукой в одиночку! Может, Ляля права? Может, попросить Клода? Может, он… Нет! Независимость – не то блюдо, которое подают с двумя ложками! Его надо есть в одиночку.
Переведя дух, вдохнув храбрости, кислорода и получив от Клео очередное «Ты где?», Клодин открыла дверцу. По крайней мере, подушки безопасности здесь новые…
– И куда же ты собралась?
Водительское сиденье было занято.
«Мама!»
– Красивое платье, – заметила Гарриет, положив обе руки на руль.
Динь!
Клодин не стала читать эсэмэску.
– Я все объясню! – сказала она. Хотя что тут объяснять? Как объяснить женщине, которая всю жизнь обхаживает шестерых мужчин, что ей хочется независимости?
– Про вечеринку я в курсе, – сказала Гарриет, глядя сквозь лобовое стекло на темную стоянку, как будто вела машину.
Сердце Клодин «Титаником» пошло ко дну.
– Откуда?
Гарриет подергала себя за ухо.
Динь!
Еще эсэмэска…
«Неужели это все происходит на самом деле? Неужели этого платья, которое я шила несколько месяцев, не оценит никто, кроме моей мамы?»
– Прости… – прошептала она холодному ветру.
– Зачем, Дини?
Клодин принялась тщательно обдумывать свой ответ. Вот бы сказать что-нибудь такое, чтобы разжалобить маму! «Я чувствовала себя заброшенной… Я жажду внимания… Я умру, если не поеду на эту вечеринку…»
Гарриет взяла дочь за подбородок и заглянула ей в глаза.
– Если хочешь, чтобы с тобой обращались как со взрослой, веди себя как взрослая! Может, сядешь в машину и расскажешь все, как есть?
Мать была права. А потом, она же все равно все слышала. Что уж теперь скрывать!
Клодин доплелась до пассажирской дверцы и залезла в машину. Рядом с ее выходными ботильонами валялись старые раздавленные стаканчики из-под кофе. На зеркале заднего вида болтался новый освежитель воздуха с сосновым запахом. Воздух между ними был жесткий и ледяной. Но сейчас, пожалуй, было не самое подходящее время просить Гарриет включить отопление.
– Ну?
– Все, как есть? – начала Клодин. – Если честно, то мне хотелось праздника. Чтобы друзья, и платье, и подарки… в общем, все, как надо. Чтобы этот вечер был мой, и только мой. Не тройняшек. Не Клода. Не Войлы. Не Кирпича и не Ниньо. Только мой. И потом, когда все говорили, что это слишком опасно, я…
Губы у нее задрожали. Клодин отвела глаза: в шестнадцать лет реветь неприлично!
– Меня просто так достало, что все кругом знают, как мне будет лучше!
Она вытерла щеки.
– Как будто вы все думаете, что я совсем бестолковая, а это неправда! Я умею обращаться со всеми инструментами в папиной мастерской! Я бегаю быстрее любого из парней в нашем классе! Я учусь на «отлично», я сама себя обшиваю, и я ни разу в жизни не бывала ни в кабинете директора, ни в полицейской машине – а это больше, чем могут сказать о себе мои братья! Я никогда в жизни не устраивала погром в кафе из-за того, что мне не хватило колбасок – это больше, чем может сказать о себе моя сестра. А еще я веду видеоблог, и его смотрят семь человек, и одна из них сказала, что я очень естественно держусь перед камерой и мои находки очень оригинальны.
Слезы текли все сильнее, размывая дымчатые тени. Хотя какая разница? Все равно она никуда не уедет дальше этой стоянки… Наверно, ближайшие лет десять.
– Наверно, я хотела доказать, что уже достаточно взрослая, чтобы самой принимать решения.
– Садиться за руль без прав – это не решение, Дини. Это преступление.
– Ну, я собиралась вызвать такси! – соврала Клодин.
– И что бы ты сказала водителю? Чтобы он отвез тебя на вечеринку, которая может оказаться ловушкой?
Гарриет стянула резинку с хвоста и тряхнула своими рыжевато-каштановыми волосами. С обеда они успели отрасти минимум на дюйм.
– Это не решения, это ошибки.
– А что такого страшного в ошибках? – рявкнула Клодин. Она отвернулась к окну и пробормотала: – Впрочем, откуда мне знать? Мне же не дают их совершать!
После этого наступила тишина, нарушаемая только позвякиванием приходящих эсэмэсок.
Гарриет кашлянула.
– Я тебя прекрасно понимаю.
Клодин, не веря своим ушам, обернулась к матери. Потрескавшееся сиденье голубой кожи протестующе скрипнуло.
– Ты меня понимаешь?
Динь!
Гарриет крутила золотое обручальное кольцо у себя на пальце.
– Я ведь была совсем как ты, когда была помоложе. Я не выносила, что мама и старшие сестры мной все время командуют. И я стала после школы работать официанткой, накопила денег и в лето перед колледжем отправилась путешествовать с рюкзаком по Европе. И мне было так хорошо на воле, что я решила там остаться. Следующие два года я работала в ресторанах, понемножку учила разные языки, встречалась с самыми удивительными людьми.
Клодин испытывала восторг и огромную зависть. Наверное, так себя чувствуют те, кто умеет летать. Почему мама об этом раньше никогда не рассказывала?
– И что же заставило тебя вернуться?
– Мужчина по имени Кларк.
Гарриет улыбнулась, внезапно сделавшись похожей на девчонку – наверное, так она выглядела в те дни.
– Мы познакомились в кафе в Амстердаме и целые две недели путешествовали вместе, а потом он вернулся домой, в Америку. Он умолял меня поехать с ним, но я отказалась. Я сказала себе, что никогда не стану следовать за ним – и ни за каким другим мужчиной. И вот он уехал, а я осталась.
Клодин развернулась лицом к матери.
– И все? Он не пытался заставить тебя поехать с ним?
– О, твой папа был для этого слишком умен! – хмыкнула Гарриет. – Он сказал мне, что я совершаю большую ошибку, а потом отошел в сторону и предоставил мне возможность ее совершить. Короче, через четыре дня я уже сидела в самолете.
Она помолчала и взяла Клодин за руку.
– Но теперь твой папа уже не тот. Он сильно размяк с годами. Помнишь, как он плакал на третьей «Истории игрушек»?
Клодин хихикнула.
Гарриет вздохнула.
– Самое трудное в работе родителя – это видеть, как дети совершают ошибки. Инстинкт велит тебе их защищать. Но ты права, Дини. Иногда приходится отойти в сторону и позволить вам совершать ошибки. Самое большее, что мы можем, – это быть рядом, чтобы помочь вам расхлебать заварившуюся кашу.
Динь!