– Огрызаются.
* * *
«Нежная моя Этна!
Теперь у тебя есть все основания презирать меня. Ненавидеть. Отказаться от моего имени. Теперь я выпачкался по уши…
Но это война, моя нежная Этна, мы её проигрываем, а потому пускаем в ход всё более тяжкое оружие. Я грязен, я весь в крови, зато мы держим оборону, не позволяя землеройкам добраться до Унигарта, а значит – до Ушера. И я больше не ищу прощения, я знаю, что не получу его.
После «Тикарской печи» мне было плохо. Теперь ещё хуже. Но я никому не признаюсь, я молча и честно исполняю свой долг. Наверное, поэтому они оставили именно Двадцать седьмой отряд: из-за того, что мы молча и честно исполняем свой долг. Мы пошли и сделали. Несколько недель назад мы затопили «Тикарскую печь», теперь же, подобно морякам древности, ищем ветра.
Ты уже слышала о «Безжалостных»?
Так вот, это мы.
Это я.
Я честно выполняю приказы.
Но пусть хранит тебя святая Марта от того, что мне приходится видеть. И уж тем более от того, что мне приходится делать…»
Из личной переписки фельдмайора Адама Сантеро
27-й отдельный отряд алхимической поддержки
Приота, полуостров Длинный Нос, середина ноября
– Ветер!
– Ветер!!
На той стороне бешено лязгают металлические трещотки, разрывая уши и навевая страх. Воплей не слышно, однако Сантеро знает, что землеройки вопят:
– Ветер!!!
И улыбается.
Да, ветер. Идущий с Банира «зирв». На северном берегу Длинного Носа он дует часто, направление почти не меняет: от океана в глубь Приоты, и алхимикам там работается легко. На северном берегу Длинного Носа можно атаковать по нескольку раз в день, и трещотки землероек почти не умолкают. Предупреждают о надвигающейся беде, долбят по нервам, рвут их на части, не позволяя расслабиться. Здесь же, в центре перешейка, сложнее. Сюда «зирв» долетает нечасто, затихнуть может молниеносно, только что есть, и вот уже нет его, а потому каждый его вздох – удача, которой необходимо воспользоваться.
– Ветер!
На той стороне паника, и для неё есть все основания: «зирв» подхватывает и несёт с собой облака алхимических приветов от Двадцать седьмого отдельного отряда. Только теперь не огненные, а ядовитые. Огненные ждут своего часа в запасе, а сейчас алхимики воюют газом, мчатся туда, где должен проснуться «зирв», и газомёты выпускают приветы из оснащённых специальными баллонами «Азунд». «Зирв» – морской ветер, опытные ушерцы предсказывают его гораздо точнее землероек и за несколько часов узнают, куда нужно перебросить алхимиков. А землеройки врубают трещотки только после того, как начинают трепыхаться полосатые ветроуказатели. Бывает так, что землеройки не успевают среагировать, и тогда тяжёлый газ находит тех, кто не успел натянуть маску. Или же неплотно прижал её к лицу. Или порвал случайно. Ведь газу достаточно одной-единственной дырочки, чтобы найти того, кому не повезло… Которых с каждым днём становилось всё меньше.
Первые атаки были очень серьёзными, потери землероек исчислялись сотнями, ушерцы даже предприняли несколько удачных прорывов, выпрямив в нескольких местах линию фронта. Но потом у приотцев появились противогазы, защитные костюмы, и теперь атаки алхимиков не имели особого военного смысла. Они лишь держали землероек в постоянном напряжении. Изматывали. Доводили до исступления.
Тоже немало, если вдуматься.
– Удачный день.
– Неплохой.
Лицо фельдкапитана Цимке скрывает тяжёлая маска: резина, медь, трубки, стекло – ужасающая конструкция связана с очищающим коробом, и оттого Адам едва разбирает слова. Но всё-таки разбирает – привычка. В последнее время они так часто надевают противогазы, что появилась привычка разбирать сдавленные ими голоса.
– Хорошо, что у них тут «воздуха» не оказалось.
– Согласен.
Самое неприятное для отряда – ответные налёты аэропланов. Услышав трещотки, пилоты поднимают в воздух машины и с яростью охотничьих псов бросаются на поиски алхимиков.
Все ненавидят алхимиков.
Отряд прикрывают два «Клоро» с зенитными «Гаттасами», но этого мало, чтобы обеспечить настоящую защиту, поэтому ушерцы всегда с тревогой смотрят на небо. А вот на позиции землероек – спокойным взглядом профессионала.
Сантеро встаёт на башню и подносит к стёклам противогаза бинокль, тихонько матерится, снимает маску и повторяет манёвр.
– Нарушаешь.
– Мы тут отработали.
В словах есть смысл: алхимические облака уже далеко, «зирв» унёс их к приотцам, задул в окопы, в бронетяги, в лёгкие тех, кто не успел надеть противогаз. Тел в бинокль не видно, но Адам знает, что в траншеях лежат люди, и некоторые из них больше не встанут. Адам знает, что хорошо отработал, но не улыбается.
Он исполнил приказ. Не более.
* * *
– Позволишь начать с личного? – Маршал Тиурмачин вошёл в кабинет Дагомаро без доклада. И не просто вошёл: почти ворвался. Вопрос бросил резко, на грани оскорбления, и продолжил раньше, чем консул ответил: – Мои люди видели Киру в Запределье!
– Я знаю, что она там бывает, – хладнокровно отозвался Винчер.
И его спокойствие окончательно вывело старика из себя:
– Ты обезумел? Почему ничего не делаешь?!
Пару раз во время короткого выступления маршал дёрнулся так, словно хотел ударить Дагомаро по лицу, пару раз его рот яростно кривился. Бешенство – вот что пылало в глазах Тиурмачина, лютое бешенство, и лишь могучая воля помогла ему сдержаться. Но консул помолчал, разглядывая беснующегося эрсийца, после чего предложил:
– Присядь. – Переложил пару бумажек, всем видом показывая, что неожиданный визит оторвал его от необычайно важных дел, и продолжил: – Я осведомлён о передвижениях Киры…
– И не мешаешь?
– Помешал бы, употреби она хотя бы раз хотя бы один наркотик. – Консул повысил голос. – Кира стоит на краю, но не бросается вниз. Ей тяжело, она ищет выход, подходит к запретному, но отказывается от него. И я горд за свою девочку.
Долго, почти полминуты, эрсиец буравил Винчера недоверчивым взглядом, но в конце концов выдохнул, показывая, что гнев ушёл, присел в указанное кресло и мрачно осведомился:
– Уверен?
– Абсолютно, – подтвердил Дагомаро. – Не нужно ей мешать.
– Надеюсь, ты прав.
– В этом я прав. – Консул откинулся на спинку кресла, свёл перед собой руки и деловым тоном продолжил: – Я рад, что ты заехал, Гектор, как раз хотел посылать за тобой.
– Что-то случилось?
– Помпилио действительно расспрашивал Арбедалочика о смерти Лилиан.