— У меня тоже все не так просто. Может быть, мы на этом отчасти и сошлись. Конечно, религия — это важно, и жизнь без нее невозможна, но иногда в церкви вера заслоняется чрезмерной заботой о соблюдении внешних форм и порядка.
— Согласна, — отозвалась Анджела.
— Мисс Спенсер… — начала Мэгги.
— Пожалуйста, называйте меня просто Анджелой, — улыбнулась молодая женщина.
— А я Мэгги, рада встрече. — Они обменялись рукопожатием, как при официальном знакомстве. — Анджела, я разговаривала с вашей мамой, и она сказала мне, что вы с отцом сейчас не в очень хороших отношениях.
Анджела опустила взгляд, стараясь справиться со своими чувствами, затем посмотрела Мэгги прямо в глаза.
— Да. Она не сообщила вам, что я сказала ему при нашем последнем разговоре? Я буквально орала на него и сказала, что желаю ему смерти, а через несколько дней мы узнали, что он в коме и может умереть. И вот теперь я не могу сказать ему, как я сожалею и…
Мэгги положила руку Анджеле на плечо и предложила свой носовой платок, который та с благодарностью приняла.
— Знаете, Анджела, это была не ваша вина. Может быть, и не обязательно говорить вам это, но я все же хочу, чтоб вы знали. Дело в том, что вы можете сказать ему то, что хотите.
— Каким образом?
— Я медсестра и видела немало людей в коме. Некоторые из них слышат, что происходит вокруг. Попробуйте сказать ему то, что хотите, и он, я думаю, услышит вас.
— Вы серьезно? — В глазах у Анджелы загорелся огонек надежды.
— Да, совершенно серьезно, — решительно заявила Мэгги. — И если хотите, чтобы кто-нибудь присутствовал при этом, то позвоните мне, и я приду в любое время дня или ночи. Я дала номер своего телефона Джейку.
— Спасибо, Мэгги. — У Анджелы на глазах опять появились слезы. — Я совсем не знаю вас, но я так рада, что вы оказались здесь, и благодарна вам. Мне очень важно то, что вы сказали. Я боялась…
Мэгги обняла молодую женщину, а Тони заплакал внутри нее, прижавшись лицом к световому окошку, через которое все видел, оставаясь невидимым для других, и пытался дотянуться руками до дочери, такой близкой и такой далекой. Он оплакивал все утраченное, о чем даже говорить боялся, а также все зло, которое причинил другим. Раскаяние буквально сокрушало его, но он этому не противился.
— Прости меня, — проговорил он едва слышно и исчез.
Наши сердца из камня становятся сердцами из плоти,
когда мы узнаём, где плачет отверженный.
Бреннан Мэннинг [38]
Тони снова оказался на краю поселения возле дальней стены, где совсем недавно сражался с ложными сторонами своей личности. Он стоял на развилке, откуда одна тропа вела к строениям, в которых они обитали, другая — к каменному строению у стены — храму, как ему сказали.
Тони чувствовал себя совершенно измотанным, как будто события и переживания последнего времени выкачали из него всю энергию. Эхо произнесенных им слов «прости меня» все еще звучало у него в сердце. Чувство одиночества охватило его, как своенравный ветер, бьющий в лицо. Все эти лжецы были, конечно, плохой компанией, но все же с ними он был хотя бы не один. Возможно, однако, что, когда человек меняется к лучшему, сердце увеличивается в размерах и в нем появляется место для истинного общения с другими. Сквозь пелену сожалений и чувства утраты вдали забрезжил намек на надежду, предчувствие каких-то значительных перемен. Но прежде всего надо было выяснить, что это за сооружение справа. Издали оно выглядело как кусок гранита, сросшийся со стеной. Если бы не аккуратно отесанные края и углы, можно было бы подумать, что это огромный валун, свалившийся откуда-то сверху.
Храм? Что ему делать в храме? Может ли быть что-нибудь значительное в этом сооружении? Но что-то тянуло Тони туда, он почти физически ощущал какое-то обещание. Однако в ткань надежды была вплетена нить страха; какое-то беспокойство сковывало Тони, мешая идти.
Возможно ли, что это храм Бога? Бога Отца? Вряд ли, подумал он. Бабушка, кажется, говорила, что Бог Отец обитает вне этих стен, а гранитное сооружение находится в их пределах. И к тому же Тони не мог представить, чтобы Бог выбрал себе жилье, в котором нет ни окон, ни дверей.
Он понимал, что тянет время. Сколько ни задавай себе вопросов, ответы можно получить, только побывав внутри. Бабушка непременно сказала бы: «Пора!» Они с Иисусом, несомненно, были здесь, с ним, — теперь Тони понимал, что видеть их ему мешает только собственная ограниченность.
— Я заготовил для вас кое-какие вопросы, — пробормотал он и усмехнулся. Молитва, казалось, была лишь дружеской беседой.
Тони свернул направо. Из-под его ног кинулась прочь маленькая ящерица, исчезнувшая среди камней. Вскоре ему стало ясно, что он идет по руслу высохшей реки. Некогда здесь была вода, и кое-где до сих пор остались грязь и влага. Река должна была протекать прямо через храм и сквозь стену. Идти с каждым шагом становилось все труднее, ноги вязли в песке. Последняя сотня ярдов далась Тони с большим трудом, он тяжело дышал и остановился, чтобы собраться с силами.
И дело было даже не столько в физической усталости, сколько в той тревоге, которая охватывала его при каждом шаге, призывая повернуть обратно. Все надежды на лучшее развеялись как дым, и столбы пыли, поднимавшиеся с высохшего дна реки, затмевали все вокруг.
Когда он добрался наконец до стены храма, уже бушевала песчаная буря. Он отчаянно пытался найти какой-нибудь выступ в стене, чтобы уцепиться за него и выстоять под яростным натиском стихии, но стена была гладкой и скользкой, как стекло. Оставалось только повернуться спиной к ветру и вжаться в стену. Никакого входа в здание, никаких дверей. Спрятаться было негде.
В одном Тони был уверен: он здесь оказался не случайно. Один из этих типов сказал, что здесь Тони молился, что для него это было местом поклонения и что он сам построил это здание. Если это правда, он должен знать, как попасть внутрь. Взяв себя в руки и защитив лицо от хлещущего песка, он пытался сосредоточиться. Где в его внутреннем мире могло существовать подобное место, место поклонения? Это наверняка было связано с чем-то главным в его жизни. С успехом? Нет, он слишком мимолетен. С властью? Вряд ли это самое главное.
— Иисус, помоги! — прошептал Тони.
То ли в ответ на его просьбу, то ли само по себе к нему вдруг пришло понимание. Словно утреннюю тишину нарушил вдали какой-то неясный звук, который приближался и становился все более отчетливым. Но вместе с пониманием возрастало и отчаяние. Это место воплощало то, что висело грузом в самой сердцевине его жизни. Это была гробница, склеп, могила, мемориал умершего.