Йоаким вздрогнул. Он стоял на краю дамбы и смотрел в черную воду внизу.
Здесь Катрин стояла.
Следы на песке показывали, что она одна вышла на дамбу. А потом упала или бросилась в воду. Почему?
У Йоакима не было ответа. Он знал только, что в тот момент, когда Катрин утонула, он сам был в Стокгольме, в подвале дома, и слышал, как она вошла в дверь. Слышал, как она зовет его. У него не было никаких сомнений в том, что он слышал ее голос, но это не делало мир проще и понятнее.
Родственники и друзья разъехались, осталась только его мать Ингрид.
Она сидела за столом в кухне; когда Йоаким вошел, Ингрид встревоженно на него взглянула. На лбу у нее была морщинка. Становившаяся глубже с каждой новой трагедией в семье. Началось все с болезни мужа, продолжилось трагедией с Этель, и вот теперь — Катрин.
— Все уехали. Дети спят? — спросил Йоаким.
— Да, мне кажется, да. Габриэль поел и сразу заснул, но Ливия долго не могла заснуть и звала меня.
Кивнув, Йоаким подошел к плите и поставил чайник.
— Она плохо спит, — сказал он.
— Она говорила о Катрин.
— Вот как… Будешь чай?
— Нет, спасибо. Она много о ней говорит, Йоаким?
— Достаточно.
— Что ты ей сказал?
— О Катрин? Немного. Я сказал, что мамы… нет.
— Нет?
— Что она уехала, так же как я раньше уезжал. Я не могу им рассказать это сейчас. — Йоаким с тревогой взглянул на мать. — А что ты ей сказала?
— Ничего. Это ты должен ей рассказать.
— Я это сделаю. Когда ты уедешь и я сам останусь здесь с детьми.
Мама мертва, Ливия. Она утонула.
Сможет ли он выговорить эти слова? Это все равно что дать Ливии пощечину.
— Вы переедете обратно? — спросила Ингрид.
Йоаким посмотрел на мать с недоумением. Он знал, что она хочет этого, но все равно изобразил удивление.
— Обратно? — переспросил он. — В Стокгольм?
И прибавил мысленно: «И оставим Катрин?»
— Да, в Стокгольм. Я же живу там.
— У нас ничего нет в Стокгольме, — ответил Йоаким.
— Но вы можете купить ваш прежний дом в Бромме.
— У нас нет денег. Все деньги пошли на хутор.
— Но его можно продать…
Ингрид замолчала.
— Продать Олудден? Кто захочет купить дом в таком состоянии? Его надо отремонтировать — а кто будет этим заниматься? Мы с Катрин планировали все сделать своими руками.
Ингрид помрачнела и устремила взор в окно.
Через некоторое время она сказала:
— Эта женщина на похоронах… Та, что опоздала… Это мать Катрин? Художница?
Йоаким кивнул:
— Да, Мирья Рамбе.
— Мне кажется, я видела ее на свадьбе.
— Я не знал, что она приедет.
— Как же иначе? Ведь это ее дочь.
— Но они почти не общались. Я видел ее только раз — на нашей свадьбе.
— Почему они не ладили?
— Не знаю. Они иногда созванивались, но Катрин никогда не говорила о Мирье.
— Она живет здесь?
— Нет, она живет в Кальмаре, насколько я знаю.
— А ты не хочешь с ней поговорить?
— Нет, — ответил Йоаким. — Но мы можем еще столкнуться. Остров маленький.
Он тоже посмотрел в окно. Ему ни с кем не хотелось разговаривать, ни с кем не хотелось встречаться. Ему хотелось запереться в доме и никогда больше его не покидать. Ему не хотелось ни искать новую работу, ни ремонтировать дом. Хотелось только лежать в кровати всю оставшуюся жизнь, вспоминая Катрин.
9
Ноябрьская ночь была холодной и темной. Сквозь сизый туман просачивался слабый свет полумесяца, не способный осветить путь. Прекрасная погода для грабежа.
Вилла на северо-западном побережье была совсем новой. Ее построили на холме всего пару лет назад по современному проекту: много дерева и стекла. «Слишком роскошно для летней дачи», — подумал Хенрик. Ему вспомнилось, как дедушка называл стокгольмцами всех дачников — независимо от того, откуда они приехали.
— Хуббабубба, — произнес Томми, почесывая шею. — За дело, ребята!
Фредди и Хенрик последовали за ним по тропинке к вилле. Все трое были в джинсах и темных куртках. У Томми и Хенрика помимо этого были еще и рюкзаки. Тоже черные.
Прежде чем выехать на дело, братья Серелиус провели очередной сеанс со спиритической планшеткой в кухне Хенрика. Около одиннадцати часов они зажгли три свечи и положили планшетку на кухонный стол, поставив в ее центр стакан.
В комнате чувствовалось напряжение.
— Там кто-нибудь есть? — вопрошал Томми, касаясь стакана пальцем.
Десять — пятнадцать секунд стакан был неподвижен, потом дернулся и становился на слове «Да».
— Это Алистер?
Стакан не двигался.
— Сегодня подходящий вечер, Алистер? — спросил Томми.
Стакан постоял некоторое время на слове «Да», потом задвигался в сторону букв.
— Пиши! — прошипел Томми Хенрику.
Хенрик начал записывать буквы, чувствуя, как неприятно сосет под ложечкой.
— О-л-у-д-д…
Наконец стакан замер посреди планшетки. Хенрик посмотрел на бумагу и прочитал то, что записал:
— Олудден Олудден Картины Олудден Один бродит там.
— Олудден? — повторил Томми. — Это что еще такое?
Хенрик смотрел на планшетку.
— Я там бывал… Это маяк.
— Там есть картины?
— Я ничего такого не видел.
В полночь Хенрик и братья Серелиус припарковали машину за рыбацким сараем в пятистах метрах от виллы и ждали на пляже, пока в вилле не погаснет свет. Потом они подождали еще полчаса на холоде, натянули черные шапки и медленно пошли по направлению к дому.
Хенрику было холодно, но он чувствовал, как бешено колотится сердце в груди. Это риск заставлял его биться быстрее. Риск вызывал выброс адреналина в кровь. Впервые за вечер Хенрик ни разу не подумал о Камилле.
Заглушая шаги, волны ритмично бились о камни позади них, хотя они и без того старались передвигаться бесшумно.
Вилла была окружена железным забором, но Хенрик знал, что к морю ведет незапертая калитка. Входная дверь в подвальное помещение была из стекла с примитивным замком, с которым Хенрик расправился за пару секунд с помощью молотка.
Дверь скрипнула, когда Томми открыл ее, но звук заглушил шум ветра. Сигнализации не было. Томми сунул голову внутрь, осмотрелся, потом повернулся и кивнул Хенрику.