— Как ты можешь, как ты можешь уехать, какой из тебя священник, mi amor? — жарко прошептала она, когда он пришел к ней попрощаться наедине. — Бог хочет, чтобы ты был со мной. Он хочет, чтобы ты наслаждался своей законной женой, вкусил радости брака.
— Ay, nina, [68] перестань! — умолял он.
Хихикая, она принялась нежно покусывать мочку его уха, и он почувствовал возбуждение.
— Ах, ты еще совсем невинный, carinoso, [69] дорогой мой, любимый. Слушай, давай я лишу тебя невинности, немного испачкаю твою чистоту, чтобы Бог не был столь настойчив и не похитил тебя у меня.
— Лита, — сказал он, тяжело дыша; он решил немедленно уйти из укромного уголка за сараем, уйти подальше, уйти, уйти.
— Ты, наверное, думаешь, что у меня нет стыда, — догадалась она. — Тебя это шокирует. Но если я не сделаю первый шаг, ничего и не будет. Ты ведь еще не священник, Тонио?
— Но я уже принадлежу Богу, — ответил он, но она покачала головой.
— Если бы это было так, ты бы не пришел сейчас, не встречался бы со мной наедине. Ты ведь знал, что я стану с тобой делать.
Глаза Розалиты ярко блестели. Полные губы были влажны, кончики пальцев гладили его шею. Она подняла голову вверх.
— Я бьюсь сейчас с Тобой за него, Ты слышишь? — громко сказала она, обращаясь к небу.
— Лита, не надо! — умолял он. — Не смейся над этим. Бог поразит тебя.
— Антонио де ла Крус, не будь глупцом. Бог слишком велик для таких пустяков.
Он был уже в семинарии, когда на его деревню обрушились бомбы гражданской войны. Они не мучились, так ему сказали. Не успели. Он ничего не смог бы сделать, чтобы спасти их, он сам бы погиб вместе с ними.
Его духовник, отец Франциско, принесший ему эту весть, предположил, что Господь призывал его столь настойчиво, чтобы спасти ему жизнь.
— Он призвал тебя, чтобы ты служил Ему, mi hijo, [70] — сказал он, положив ладонь на его плечо, — всем своим сердцем, всей душой и всей жизнью. Будь же добрым пастырем. Хорошим пастырем. Прими обет и крепко храни его.
И Антонио хранит свой обет до сего дня — не допустить, чтобы зло вошло в жизнь еще одной женщины, которая любит его, придет ли это зло от врагов или от него самого. Он нечист, он Проклятый, но Господь даровал ему свою милость. По крайней мере, Он сохранил ему веру. Он не смог спасти Литу, но спасет Дженн или погибнет, спасая ее.
Как ни ужасна была эта мысль, он все-таки верил, что Бог спас его, призвав уехать в Мадрид. Он верил, что спасся от Серджио, чтобы исполнить Божественный о себе замысел. И догадывался, что отец Хуан знает об этом замысле больше, чем хочет говорить.
И еще он догадывался, что замысел этот почему-то имеет отношение к Дженн. Каким образом, этого он пока не знал.
Антонио убрал ладонь с ее лба, встал и чуть не столкнулся с отцом Хуаном, который стоял в дверях и наблюдал за ним. Если бы вампиры могли краснеть, Антонио сейчас покраснел бы. Как бы то ни было, он слегка пожал плечами и поднял брови.
— Какое искушение сильней? — спросил отец Хуан, бросив быстрый взгляд на Дженн, а потом снова на Антонио.
— Я не голоден, — ответил Антонио. — Благодаря вам…
Священник кивнул и жестом пригласил его в коридор. Они вышли, и Антонио тихо закрыл за собой дверь.
Потом сложил руки на груди и стал ждать, что ему скажет отец Хуан.
— За что ты на меня сердишься? — резко спросил священник.
— Я не сержусь, — ответил Антонио и в ту же секунду понял, что отец Хуан прав: он сердился. — Ей не следует быть здесь. Она еще слаба…
— Она должна быть здесь, — возразил отец Хуан. — Неужели ты утратил доверие ко мне?
— Я… — Антонио замолчал. — Вы обнаружили что-нибудь в коридоре?
— Нет. Пожалуйста, отвечай на вопрос.
— Может быть, это я не должен быть здесь.
Отец Хуан сжал кулак и сделал вид, что бьет его по скуле. Но через секунду он снова стал серьезен.
— Неужели зов Проклятых столь силен, что ты не можешь противостоять ему?
— О каком зове вы говорите? — отозвался Антонио. — Нет никакого зова. Но, отец Хуан, мне кажется, наш отряд подобран неверно. Смотрите, сколько злобы, затаенной взаимной вражды. Я так и жду, что меня кто-нибудь проткнет колом в спину.
Он твердо смотрел отцу Хуану в глаза, словно не сомневался, что отряд, как сказал бы Джеми, «полное дерьмо».
— Я нашел тебя в катакомбах под часовней… сколько ты там прожил? — спросил отец Хуан. — Для тебя, Антонио, все в этом мире внове. — В глазах его блеснула искра, словно он устремился взглядом в далекое прошлое. — А я уже слишком долго в нем пребываю.
— Но кто вы? — спросил Антонио. — Кто вы на самом деле?
Отец Хуан пожал плечами.
— Может быть, я и есть тот дух, что любит пугать юных девушек в темных коридорах.
— Прошу вас, не говорите таким тоном, я не маленький, — Антонио запустил пальцы в волосы. — Я обучал этих людей ради вас. Я верен человеческой расе, и за это мой «крестный отец» охотится за мной. Если между нами мало доверия, то это потому, что вы не говорите мне всей правды.
Отец Хуан протянул руку, показав Антонию повязку на своем запястье.
— Всякий раз, позволяя тебе утолить голод, mi hijo, я доверяю тебе всю правду.
Он похлопал Антонио по плечу.
— Всему свое время, Тонио.
Потом постучал себя в грудь.
— А пока верь мне.
Новый Орлеан
Аврора, Хеда и Скай
Аврора повернулась к Христиану Годе, когда он вышел из тени и сквозь прутья решетки ткнул босой ногой пленную девушку. Голый по пояс, с янтарного цвета волосами, подстриженными в стиле «каскад» и напомаженными, Христиан был одет только в черные джинсы; в левом ухе его болталась серебряная серьга.
Как и большинство вампиров, достигших определенного положения и имевших много «крестных детей», он был очень высокого о себе мнения. Христиан мнил себя хозяином Нового Орлеана. Аврору это не только забавляло, но и оскорбляло.
Христиан не видел, что она сделала с его девчонкой, встретившей Скай у двери. Она решила подарить ему еще кусочек жизни. Он мог ей еще пригодиться, и хотя управление городом у них давно в руках, он со своими вампирами еще не совсем обленился, не то что вампиры в Сан-Франциско.
— Она опять дышит с присвистом, — сказал Христиан.