В 1960 году он продал «Северянку» и остался на берегу. Йерлоф поступил на работу в управление коммуны Боргхольма, и началась спокойная сидячая жизнь с трудовыми буднями за письменным столом. Тоска, но было и свое преимущество: он каждый вечер ехал домой к Элле. Как ни крути, детские годы дочерей Йерлоф пропустил, но по крайней мере видел, как они, уже подростки, хорошеют у него на глазах. И когда младшая Джулия родила сынишку, то Йерлофу было все равно — замужем она или нет, он всей душой полюбил ее малыша, своего внучонка.

Йенс Йерлоф Давидссон.

И потом настал тот день.

Уже наступила осень, но Джулия много времени проводила с Йенсом в Стэнвике, больше, чем обычно. Она тогда училась на медсестру, точнее, уже работала практиканткой на полставки. Отец Йенса Микаэль по-прежнему жил на материке. В тот день Джулия оставила своего сына на попечение Эллы и Йерлофа и поехала в Кальмар. Йерлоф с Эллой попили кофе, и потом он без каких-либо колебаний оставил жену с Йенсом дома и пошел вниз к морю: надо было подправить сети, которые он собирался поставить на следующее утро.

Когда Йерлоф спустился к прибрежному домику, он увидел, как с Кальмарского пролива движется туман, такой густой, какого он и на море много лет не видел. Туман навалился на берег, и Йерлоф кожей почувствовал его холодное влажное прикосновение. Ощущение было не из самых приятных, как будто он стоял на палубе в холодный день. Еще через несколько минут весь окружающий мир исчез в плотном, как толстое одеяло, покрове, где в радиусе двух шагов ничего не видно.

Наверное, ему тогда надо было вернуться домой к Элле и Йенсу. Вообще-то он так и хотел сделать. Но решил остаться еще на часок в доме и поработать с сетями.

Вот так все и было. Но со слухом у Йерлофа все в порядке — и сейчас и тогда. Поэтому он совершенно не сомневался по крайней мере в одной вещи, хотя и не смог убедить в этом других, ну, может, за исключением Джулии, — Йенс не спускался к морю. Йерлоф обязательно бы услышал его. Конечно, туман не такой плотный, как вода, и приглушает звук, но все слышно. Йенс не утонул, хотя полиция именно так и считала, и тело внука не уносило в Кальмарский пролив и не утягивало на дно.

Йенс пошел куда-то еще, но только не к морю.

Йерлоф склонился над письменным столом и написал два предложения:

«Равнина похожа на море.

А там, на пустоши могло случиться все, что угодно».

Он положил ручку на стол и закрыл блокнот. Потом, когда вытянул ящик, то опять увидел сандалию, завернутую в тряпку, а рядом лежала толстая книга. Она была напечатана недавно, в этом году.

Книгу издали как юбилейную, шестьдесят страниц шикарной плотной глянцевой бумаги. На обложке вытиснено название «Морские перевозки руды — 10 лет». Под заголовком красовался парусник.

Книгу Йерлофу одолжил Эрнст, когда в прошлый раз приезжал навестить — недели две назад. «По-моему, тут есть кое-что интересное, — сказал тогда Эрнст, — посмотри на странице восемнадцать».

Йерлоф вынул книгу и начал перелистывать. Вот. Внизу в текст была врезана маленькая черно-белая фотография, и уже в который раз Йерлоф стал ее рассматривать.

Снимок был старый. Каменный пирс в небольшой гавани, на нем высокий штабель длинных досок. Сбоку и сзади виднелась черная корма парусника, похожего на те, на которых плавал сам Йерлоф. Между кораблем и досками стояла группа людей в темной рабочей одежде и вязаных шапочках. Двое — на переднем плане. Один из них дружески положил другому на плечо руку.

Йерлоф пристально глядел на эту парочку, и они, казалось, тоже рассматривали его.

Послышался стук в дверь.

— Вечерний кофе, Йерлоф, — сказала Буэль.

— Уже иду, — ответил Йерлоф, отодвигая стул.

Он медленно выбрался из-за письменного стола.

Но все же Йерлофу почему-то было трудно выдержать взгляды тех двух парней с фотографии в памятной книге.

Ни один из них не улыбался. Впрочем, у Йерлофа они веселья тоже не вызывали, потому что после последнего разговора с Эрнстом он фактически уверился в том, что один из этой парочки причастен к смерти его внука и поэтому тело Йенса так и не смогли найти.

Йерлоф не знал пока только одного: кто из них убил его внука.

Йерлоф тихо вздохнул, закрыл книгу и положил ее обратно в письменный стол. Он потянулся за тростью и, тяжело опираясь на нее, медленно пошел пить кофе.

7

Вдоль горизонта появилась неяркая, будто смешанная с темнотой полоска. На Эланд пришел рассвет. Но Джулия спала и не видела, как октябрьское солнце поднималось из-за моря.

На всех трех окнах домика Йерлофа висели жалюзи, которые когда-то были темно-красными, но выцвели от солнца и сейчас стали какими-то розоватыми. Почему-то ровно в половине девятого стопор у жалюзи ослаб, и они с жужжанием свернулись в трубочку. Звук был не очень громким, но жалюзи оказались возле самой кровати Джулии.

Джулия открыла глаза. Пожалуй, ее разбудил не звук — скорее солнечный ручей, пролившийся в комнату через окошко с востока. Она поморгала и приподняла голову с нагретой подушки. За окном кланялась ветру по-осеннему желтая трава, напоминая Джулии, где она. Сильный ветер, прозрачный воздух.

«Стэнвик», — подумала Джулия.

Она поморгала более осознанно и попробовала приподняться повыше, но голова опять моментально шлепнулась на подушку в уютную ямку. Жаворонком Джулию никак нельзя было назвать, она всю жизнь мучилась по утрам. За двадцать лет она научилась предпочитать сонное забытье всему прочему, потому что из-за постоянной депрессии после того дня она стала спать намного больше, чем прежде, в той, другой жизни. Просыпаться и вылезать из кровати по утрам ей было очень трудно, особенно без особо важной причины.

У пробуждения в Стэнвике имелись свои дополнительные препоны. Здесь не было горячей воды и, конечно, никакого душа, чтобы смыть сон. Все удобства — каменистый берег и холоднющая морская вода.

Джулия стала слабо припоминать, как проливной дождь барабанил ночью по крыше. Но сейчас был слышен только прибой. Ритмичный плеск волн искушал скинуть с себя одежду, побежать к морю и броситься в воду, но порыв постепенно угас.

Она еще полежала на узкой кровати, но потом все-таки поднялась.

Воздух был влажным и холодным. По-прежнему задувал ветер, но когда Джулия отперла дверь и выбралась наружу, то она увидела другой Стэнвик, совсем не тот поселок-призрак, каким он показался ей накануне вечером.

Ночной ливень, казалось, постарался смыть всю серость и тоскливость, солнце светило вовсю. Камни на берегу были чистенькими, красивыми, аккуратными. Залив, из-за которого деревня и получила свое имя, [34] был не очень глубокий и большой, — скорее бухта, ровным полукругом расходящаяся в обе стороны, а дальше, как бы обрамляя ее, сверкала и пенилась вода пролива. Там, в паре сотен метров, парили чайки, пытаясь докричаться друг до друга и браня ветер.