— Да я тебе уже сказал.

Казалось, он очень не любил, когда его прерывали.

— Ну тогда она должна была передать с тобой письмо.

— Да будет тебе письмо, но позже, — успокоил Фритьоф. — Ты же получил деньги, верно? Ну и откуда они, по-твоему, взялись? От твоей матери. — Он поднял стакан и сделал глоток. — Нам сейчас о другом поговорить надо… Я через два дня отплываю домой. Так что на какое-то время связь прервется. Но когда все будет сделано — ты понимаешь, о чем я, — я вернусь. И это будет последний раз. Сколько тебе времени понадобится, как ты считаешь?

— Ну… недели две, наверное. Он же должен паспорт получить, потом сюда переехать, — объяснил Нильс.

— Хорошо, — бросил Фритьоф. — Тебе все надо сделать как надо, аккуратненько, без сучка без задоринки. Так что глаз с него не спускай. Тогда сможешь наконец вернуться домой.

Нильс снова кивнул.

— Ладненько, — сказал Фритьоф и опять промокнул лицо.

Внизу на улице кто-то смеялся, мимо протарахтел мотоцикл. Нильс хотел поскорее выйти из этой пропахшей потом комнаты.

— Что ты чувствуешь? — спросил швед, наклонился и с интересом посмотрел на Нильса.

— Что чувствую? — переспросил Нильс.

— Да, что-то мне любопытно стало, — улыбнулся Фритьоф Андерссон, — так, из чистого любопытства, Нильс… Что чувствуешь, когда убиваешь?

24

Йерлоф и Йон переехали через пролив по Эландскому мосту, миновали Кальмар и двинулись дальше на север вдоль смоландского побережья. Во время поездки они почти не разговаривали.

Йерлоф думал в основном о том, что для него все труднее и труднее выбираться из Марнесского приюта. Буэль устроила ему этим утром настоящий допрос насчет того, куда он собрался, зачем, на сколько. И в итоге сказала, что, наверное, он слишком здоров, чтобы жить в доме для престарелых.

— На Северном Эланде очень много стариков, которым трудно передвигаться, и им бы очень хотелось получить здесь комнату, Йерлоф. Приоритетный вопрос, кого выбрать, для нас всегда очень важен. Нам все время приходится решать. И я сильно сомневаюсь, не ошиблись ли мы в твоем случае.

— Делай что хочешь, — ответил Йерлоф и ушел, постукивая тростью.

Неужели у него действительно нет права на то, чтобы за ним ухаживали? Он, который зачастую без посторонней помощи и десяти метров пройти не мог. Буэль по-хорошему, наверное, радоваться бы надо, что он иногда на свежий воздух выбирается со старыми друзьями вроде Йона. Что тут плохого? Разве он не прав?

— Значит, Андеш пустился в бега? — наконец произнес Йерлоф. Они уже были всего в нескольких километрах от Рамнебю.

— Да, — ответил Йон. Он всегда строго придерживался ограничений скорости, и теперь за ними выстроилась длинная очередь из машин.

— Я так полагаю, ты объяснил Андешу, что его полиция разыскивает? — спросил Йерлоф.

Йон помолчал и потом кивнул.

— Я не думаю, что это очень удачная мысль, — сказал Йерлоф. — Полицейские очень обижаются, когда с ними не хотят разговаривать.

— Он только желает, чтобы его оставили в покое, — вступился за сына Йон.

— Я очень сомневаюсь, что это удачная мысль, — повторил Йерлоф.

Йон опять промолчал, потом спросил:

— Ты разговаривал с Робертом Блумбергом, когда был в Боргхольме на прошлой неделе? Ну, тем самым, который машины продает?

— Я его видел, — ответил Йерлоф, — в его магазине. Но мы не общались… Да и в общем-то что я мог ему сказать?

— Это может быть Кант? — спросил Йон.

— Ну, если ты так вопрос ставишь… Мне так не кажется. Очень уж маловероятно, чтобы кто-нибудь вроде Нильса Канта мог вернуться из Южной Америки под новым именем и потом ухитриться раствориться в Боргхольме и жить совсем другой жизнью.

— Ну да, — протянул Йон, — может быть.

Через несколько минут они проехали мимо желтой таблички с надписью «Рамнебю». На часах было без четверти одиннадцать. Рядом прогромыхал тяжелонагруженный лесовоз, пахнуло свежеспиленным деревом.

Йерлоф раньше никогда не бывал в Рамнебю, все как-то не получалось. Мимо проезжал, это да. Сам по себе поселок был не больше Марнесса. Они быстро проехали через него и свернули к лесопилке.

К лесопилке вела закрытая стальная калитка, рядом — парковка, Йон поставил там машину. Йерлоф взял с собой портфель, потом они подошли к широкой калитке и позвонили. Из-под динамика под кнопкой звонка послышалось потрескивание.

— Алло, — сказал Йерлоф, не уверенный в том, куда ему обращаться: к кнопке звонка, динамику под ней или просто в воздух. — Алло… Мы бы хотели посмотреть музей. Вы не могли бы открыть?

В динамике все затихло.

— Они тебя слышали? — прошептал Йон.

— А черт его знает.

Йерлоф услышал у себя за спиной карканье. Он повернулся и посмотрел: на березе возле парковки сидела пара ворон, они снова закаркали. Йерлоф решил, что каркают они как-то по-другому, не так, как на Эланде. Наверное, у ворон тоже есть диалекты.

Потом он увидел, как изнутри к калитке подходит старик в кепке и черной куртке с капюшоном. Двигался он так же «шустро», как и сам Йерлоф. Старик нажал на кнопку со своей стороны, и калитка открылась.

— Хеймерссон, — сказал старик и протянул руку.

Йерлоф последовал его примеру.

— Давидссон, — представился он.

Потом очередь дошла до Йона.

— Хагман.

— Нам бы в музей, — настойчиво повторил Йерлоф. — Я вчера звонил…

— Да, я в курсе, — ответил Хеймерссон и повернулся показать дорогу. — Хорошо, что вы позвонили. Вообще-то на самом деле музей открыт только летом. Но если предупредить заранее, то все можно устроить.

Они шли по территории фабрики, именно фабрики. Йерлоф ожидал увидеть здесь снующих туда-сюда работников в комбинезонах и кепках, пропахших насквозь свежеспиленным лесом, штабеля досок. По крайней мере, так раньше выглядели лесопилки. Ничего подобного: вокруг были только асфальтовые дорожки и площадки между большими серыми зданиями из стали и алюминия с надписями через весь фасад: «Рамнебю Тимбер».

— Я здесь работаю сорок лет, — пояснил Хеймерссон. — Мне пятнадцать лет было, когда начал. Так и остался. Такие вот дела… А теперь за музеем присматриваю.

— Мы родом из того же поселка, что и владельцы. Они там в свое время жили, — сказал Йерлоф, — на севере Эланда.

— Владельцы? — спросил Хеймерссон.

— Ну да, семья Кант.

— Нет, они больше не владельцы. Они продали семейное предприятие в конце семидесятых, когда умер директор Кант. Теперь владельцы Рамнебю — канадский лесной концерн.