Буллфинч. Туман. Враг.
— Я последовал твоему совету, — сказал он. — И выжил.
Тотчас в ее жилах будто вспыхнуло пламя. Она резко развернулась. Конская голова была наклонена так, что теперь она могла заглянуть внутрь маски.
Его глаза сверкали огненными вспышками.
Она прошептала:
— Ты.
В живом потоке их выплеснуло на агору, в сутолоке локтей и крыльев, рогов и шкур, и она двигалась в толпе, ошарашенная, едва доставая копытами до мостовой.
Серафим в Лораменди.
Не какой-то серафим. Тот самый. Она прикасалась к нему. И спасла. Он здесь, в Клетке. Ладони, жар от которых ощущается даже сквозь кожаные перчатки, лежат на ее руках. Он жив благодаря ей.
Он здесь.
Безумие! Мысли ее были в смятении. Что сказать? Что делать?
Позже она удивится, что ни на мгновение ей не пришло в голову сделать то, что сделал бы не задумавшись любой в городе: сорвать с него маску и закричать: «Серафим!»
Глубоко и порывисто вздохнув, она сказала:
— С ума сошел? Зачем ты явился сюда?
— Говорю же — поблагодарить тебя.
Внезапно мелькнула ужасная догадка:
— Теракт? Вы же никогда не подбирались так близко к Воителю.
— Нет! Как я могу, получив такой дар, залить его кровью твоего народа? — серьезно ответил он.
Агора представляла собой огромный овал, на котором умещалась целая армия, выстроившись во множество фаланг, но сегодня в центре площади танцоры выделывали замысловатые хороводные фигуры, а прибывающие с Серпантина кружились в водовороте тел по периметру, где скопление народа было самым плотным. Между столами, ломящимися от яств, стояли бочки с травяным вином, участники празднества с детьми на плечах собирались кучками, повсюду звучали песни и смех.
Мадригал с ангелом еще не успели отойти от бурлящего устья Серпантина. Он бережно вел ее, надежный, как волнолом. Не успев оправиться от потрясения, Мадригал даже не подумала отодвинуться от него.
— Дар? — недоверчиво переспросила она. — Не ценишь ты его, раз явился сюда, на верную смерть.
— Умирать я не собираюсь, — сказал он. — Во всяком случае, не сегодня. Передо мной стояли тысячи преград, но, вопреки всему, я здесь. Все сложилось как по писаному. Я легко их преодолел, словно мы предназначены…
— Мы! — Она резко обернулась, и ее тотчас прижало к его груди. Мадригал отпрянула. — Кто это мы?
— Ты, — сказал он. — И я.
От его слов перехватило дыхание. Он и она? Серафим и химера? Это неслыханно.
— Безумец! — только и могла вымолвить она.
— Ты тоже. Ты спасла мне жизнь. Зачем?
Мадригал не ответила. Два года ее не отпускало чувство, что защитить его, умирающего, должна была именно она. Она. И вот он жив, и он здесь. В голове не укладывалось, что там, за маской, его лицо — каждую черточку которого она так ясно помнила.
— А сегодня, — продолжал он, — в городе среди миллионов душ я мог и вовсе не найти тебя. Искать всю ночь и так и не наткнуться на тебя. А ты оказалась прямо передо мной, одна в толпе, словно ждала меня…
Он говорил и говорил, но Мадригал уже не слушала. Она вспомнила, почему шла в толпе в одиночестве. Тьяго! Издалека собравшиеся на дворцовом балконе едва просматривались: Воитель, стайка его рогатых жен, массивная фигура Бримстоуна. Тьяго среди них не было.
Значит, он здесь, внизу. Нервная дрожь пробила от копыт до рогов.
— Ты не понимаешь, — сказала она, вглядываясь в толпу. — Никто со мной не танцевал не просто так. Была причина. Я не знала, что ты сумасшедший. Думала, что смелый…
— Что за причина? — спросил ангел, все еще такой близкий.
— Поверь, здесь для тебя небезопасно. Хочешь остаться в живых — уходи.
— Я проделал долгий путь, чтобы тебя найти…
— Я… помолвлена, — с отвращением выпалила она, оборвав его на полуслове.
— Помолвлена? Обручена?
«Занята», — подумала она, но сказала:
— Почти. А теперь беги. Если Тьяго увидит…
— Тьяго? — При звуке этого имени ангел отпрянул. — Ты помолвлена с Волком?
Когда он произнес слово «Волк», чьи-то руки обняли Мадригал сзади за талию, и она задохнулась от испуга.
Мгновенно она представила, что произойдет, если Тьяго обнаружит ангела: он не просто его убьет, а устроит целый спектакль. Лазутчик-серафим на балу Воителя — такого еще не случалось! Его будут пытать. Он пожалеет, что появился на свет. Картинка промелькнула перед глазами, и ужас горьким комом застыл в горле. До слуха донеслось хихиканье, и от внезапного облегчения у нее едва не подкосились ноги.
Это была Чиро.
— Вот ты где! — воскликнула сестра. — А мы тебя потеряли!
У Мадригал в ушах шумела кровь. Чиро перевела взгляд на незнакомца, и внезапно Мадригал поняла, что жар выдает его с головой.
— Привет! — сказала Чиро, с любопытством глядя на маску коня, сквозь которую Мадригал отчетливо видела янтарное пламя тигриных глаз.
Ее вновь охватил ужас при мысли о том, что его, явившегося в логово врага за ней, так легко распознать. Два года она вспоминала о случившемся в Буллфинче как о кратковременном помешательстве, хотя тогда — и сейчас тоже — ей вовсе не казалось безумством сохранить жизнь этому серафиму. Она взяла себя в руки и обернулась к Чиро, рядом с которой стояла Нуэлла.
— Хороши подруги! — вскинулась она. — Так нарядить меня и бросить на Серпантине. Меня же могли растерзать!
— Мы думали, ты идешь за нами, — сказала запыхавшаяся после танцев Нуэлла.
— Я и шла, — отозвалась Мадригал.
Повернувшись к ангелу спиной, она уводила их в толпу, подальше от него.
— Кто это? — спросила Чиро.
— О ком ты?
— Тот, в маске коня, с которым ты танцевала.
— Ни с кем я не танцевала. Или ты не заметила? Со мной никто не танцует. Я — пария.
— Пария! — фыркнула Чиро. — Скажешь тоже. Скорее принцесса. — Она обернулась, а Мадригал так и подмывало спросить, что там. Наблюдал ли за ними ангел, или все-таки чувство самосохранения заставило его исчезнуть?
— Ты уже видела Тьяго? — поинтересовалась Нуэлла. — Или лучше так: он тебя видел?
— Нет… — начала было Мадригал, но Чиро крикнула: «Вот он!» — и все похолодело внутри.
Точно — он!
Его ни с кем не спутать. Водруженная на голову отрубленная волчья башка — нелепая версия маски. Изогнутые клыки нависли надо лбом, пасть ощерилась. И белоснежные волосы, причесанные и уложенные по плечам, и атласный жилет цвета слоновой кости — тоже невероятно светлый — так контрастировали с бронзовым загаром на мужественном прекрасном лице, что бледные глаза казались мертвыми.