– О какой? – поторопил его Курт, когда Финк умолк, глядя под ноги.
– Да надоел ей тот студент, понимаешь? Осточертел попросту. А бросить, видно, побоялась – ну как он в отместку всем расскажет, что графиню натягивал?.. Так что, заказала она его. Причем – чтоб ничего подозрительного. Предложила сама же на выбор – или поножовщину между студентами изобразить, или притопить его на набережной, где пониже, а после спиртного в рот налить, чтоб несло; ну, вроде как, упился…
Финк умолк, косясь в его сторону исподлобья; Курт молчал тоже, глядя под ноги и почему-то именно сейчас различая каждый шорох в ночи явственней, чем прежде…
– Я так понял, – сочувственно произнес бывший приятель, – ты в эту девку всерьез врезался… Что я тебе скажу; бывает. Бабы суки. Знаешь, если б я был уверен, что ты – это ты, я б тебе и раньше рассказал. По старой дружбе. Чтоб просто знал, в кого макаешь. Ну, а раз мы уверены не были – то и молчали. Мы ж думали, просто стерва развлекается; у каждого свои странности, лишь бы платили…
– Это был единственный случай? – спросил Курт тихо, и Финк вздохнул.
– Да нет, Бекер, не единственный. Того парня, значит, в канаву уложили, а второго закололи подле пустыря у городской стены – знаешь, там эти студики обыкновенно свои побоища учиняют, когда кто кому морду хочет набить, чтоб без свидетелей; ну, или прирезать, там… Туда и положили. Это, значит, спустя около году после мужниной смерти она от одного избавилась, еще через полгода – от другого; приятель мой тогда еще у нее спросил – ну, знаешь, типа в шутку: вы, мол, нам все время будете такие заказы поставлять? Ждем, говорит, с нетерпением. А она ему улыбнулась так… знаешь… аж дурно стало… Это он мне говорил потом. «Подожди, – говорит, – немного, и поработай пока фантазией – не могу ведь я делать за вас половину работы, измышляя, как обставить смерть без подозрений».
– И что? – уже зная ответ, произнес Курт тяжело.
– И еще этак через годик новый заказ – этого попросту прирезали на улице; потом магистратские сказали, что – мол, бывает, нечего среди ночи шляться по улицам, добрые люди в такое время дома сидят и ко сну готовятся… Вот так. А когда помер ее последний хахаль, мы подумали – то ли денег пожалела, то ли не доверяет больше; но – нам-то как-то по хрену. Сама так сама. Отравила, да? – с интересом спросил Финк и тут же замахал руками: – Нет-нет, молчи, Бекер, не говори, знать не хочу… Ну, а потом ты стал этим хахалем интересоваться, у всех спрашивать, потом арест этот; ну, мы и подумали: одно дело кровь пустить, а уж порчи всякие и волшба – это, брат, совсем другое.
– Значит, Филипп Шлаг тоже был из числа любовников графини? – уточнил Курт; головорез покривился:
– Знать не знаю, как его звать. Университетский секретарь.
– Ясно…
– Знаешь, – продолжил Финк несколько смущенно, потирая ладони одна о другую, – я ведь хреновый христианин; сам понимаешь… Ну, там, «не укради», «не убий» и все такое; «жена ближнего», осел и кошелек его… Только ведь это все не то. Я ведь вот тут где-то, – понизил голос Финк, похлопав себя по груди, – понимаю, что грехов на мне уйма, и душа, как головешка, но я в колдовские делишки не мешался никогда и не собираюсь с ними иметь ничего общего. Это уже серьезно, понимаешь? Было б просто смертоубийство, вел бы расследование магистрат – я б тебе слова не сказал. Подельника или даже заказчика раскрывать вот так вот – это последнее дело. Я тебе ведь правду говорил, кроме шуток – должность я твою уважаю, Бекер, и все вот это рассказываю только потому, что дело ведет Инквизиция, что дело потустороннее. Понимаешь?
– Да, Финк, – серьезно кивнул Курт. – Прекрасно тебя понимаю.
– Я так разумею, что тебе бы, наверное, свидетель был бы нужен, только тут уж – извиняемся, Бекер, не взыщи. Не пойду. Да и не станут меня слушать, даже если и пошел бы. Ты, конечно, можешь устроить облаву, выловить меня и силой притащить…
– Могу, – тихо отозвался Курт, повернув голову к бывшему приятелю и увидев, как напряглись узкие плечи, а рука двинулась по бедру – к ремню, за коим пребывал в готовности самодельный нож. – Но не стану.
– По старой дружбе? – криво усмехнулся Финк, сдвинув руку ближе; он пожал плечами:
– По старой дружбе. А к прочему – ты прав, слушать тебя не станут. Единственное, чего я добился бы, – твоей казни за убийства студентов.
– Я разве о себе что говорил? – отвел взгляд тот, вновь убрав руку на колено. – Я о своем приятеле.
– Да брось ты, Финк, – вздохнул Курт тяжело. – С кем говоришь-то, помнишь? Я ж тебя знаю.
– И что ж ты – так вот никому и не расскажешь? – с сомнением уточнил бывший приятель. – Не сдашь властям?
– Не сдам, – подтвердил он. – Во-первых, ни к чему это. Настоящий виновник – это заказчик, точнее, заказчица, а она все равно останется чистой. Во-вторых… Может, недавно еще я и колебался бы, а сейчас знаю, что не всегда все в жизни получается сделать правильно, не оставив при этом в душе сомнений…
– Вот черт! – нервно засмеялся Финк. – Правильный Бекер; глазам и ушам не верю. Ты ж таким зверенышем был – я думал, матерая псина вырастет.
– Псина и выросла.
– А вроде «пес Господень», да? Я, типа, юмор оценил, ага. Не, – уже серьезно перебил сам себя Финк, – я тебя понял. Покаяние в прошлых грехах, блюстительство души – это ничего, можно. При твоей должности положено. Каждый должен соответствовать, согласен? Ежели ты монах, будь любезен не шастать по девкам и в пост не жрать строганину под кроватью в келье. Ежели герцог – не будь свиньей. А инквизитору полагается быть чем-то промеж того. Чтоб и о душе думал, и о Боге, и о людях.
Курт усмехнулся, качнув головой:
– Знаешь, Финк, от тебя я услышал, наверное, самое правильное определение нашей службы… Не беспокойся, – произнес он успокаивающе, заметив, как тот, чуть отодвинувшись, покосился в темноту. – Завтра утром я не передумаю. Тебя не тронут, я никому не скажу, с кем именно говорил.
– С другой стороны, это, выходит, измена? Ты ж был бы обязан…
– Светские пусть со своими делами разбираются самостоятельно. Извини, но я опять к делу, Финк. Это все? Все, что тебе известно, что ты хотел сказать?
– Все, Бекер. Больше ничего не знаю, ничего не могу прибавить. Что знал – сказал.
– И, – осторожно поинтересовался Курт, – сколько же добровольный помощник Конгрегации желает за свою помощь?
Финк отодвинулся еще дальше, уставясь на него ошеломленно.
– Бекер, да ты чего! – заспорил он почти с обидой. – Я ж не за деньги! Я ж не ради наживы, я от сердца! Я ж сказал – мы в колдовские дела не мешаемся, и пусть я хреновый, но зато честный христианин; грехи – одно, а вот такие непотребства – другое совсем!
– Я понял, извини, – примирительно улыбнулся Курт. – Однако же добросовестность должна быть награждена, не находишь?
– Ты что – с деньгами поперся сюда? Ночью? Один? Да ты спятил совсем.