А сейчас ещё придётся объяснять Бажере, что Мечеслав не сможет назвать её женою и ввести в дом. И быть ей, ох… наложницей. Вернуться, что ли – ведь за такую добрую весть его самое малое глиняной сковородою по голове пожалуют, а она у Бажеры здоровенная, тяжёлая. Шлем, что ли, у отца попросить. И разузнать бы, куда на том свете попадают те, кого сковородою пришибли… Тьфу!
К отцу за шлемом Мечеслав, ясное дело, не пошёл, но выходил за ворота куда как неторопливее, чем недавно вбежал в них, истово мечтая о встрече с вепрем, голодным весенним медведем – волки летом людей сторонились, хазарским разъездом да даже болотницами, наконец! Как назло, болотницы попрятались от яркого солнца в безоблачном небе подо мхи да по омутам, а соблазнительную мысль самому сигануть в чарусью Мечеслав по долгом и нелёгком размышлении всё ж таки отверг как недостойную. В болотах топились только отвергнутые или обманутые девки в селянских песнях. Ох… а как бы Бажера чего не удумала – болото-то и впрямь близко… Ну вот и ещё забота, точно мало их! Вроде бы не казалась она такой дурой – да кто ж селян поймёт! В общем, для мужчины, даже селянина, смерть явно непригодная. Тем паче для воина и сына вождя. Вот от зверя там или хазарина…
Но и с ними Мечеславу нынче не везло, даром что шёл он к веске Бажеры нарочно долгим путём, не той болотной тропою, а старой, да потом здоровенный крюк по лесам. Кабан, правда, по дороге попался, но даже не кабан толком, а так, подсвинок, нежащийся в иле и глине у лесного ручья. Зачуявший кабаний дух, сын вождя Ижеслава приказал Руде тихо идти рядом – но испортил дело сам, в последний миг захрустев спрятавшейся под палой листвою полусгнившей валежиной. Подсвинка подбросило, и он со всех копыт ринулся… прочь от Мечеслава, в чащу за овражком. Более крупных зверей Мечеславу в этот раз не повстречалось, а желание на него напасть и вовсе изъявляла разве что мелочь вроде комаров да сварливой и обидно меткой белки на старой сосне у подходов к Бажерину селу. Мечеслав погрозил хвостатой склочнице кулаком и сделал вид, что вынимает из тула стрелу. Трескотунья ответила новым взрывом ругани и очередным огрызком от шишки, угодившим Мечеславу едва не в глаз. Видать, отлично знала, что весной двуногих можно не опасаться – ни тощая тушка, ни облезлая шкурка её никому и даром не нужны.
Хазары, когань трусливая, тоже объезжали в этот день сына вождя Ижеслава дальними дорогами. В общем, таково уж было Мечеславово невезенье, что добрался он до села своей возлюбленной – слово «наложницы» в его сознании к Бажере приживаться всё ещё не желало – живым, более того, целым и невредимым. Примирившись с неизбежной судьбою стать первым в роду, погибшим от сковородки, Мечеслав тяжко вздохнул, без особой нужды поправил все ремни, оружие, шапку, и зашагал по селу, едва замечая изумлённые взгляды с поклонами расходившихся с его дороги селян. Сельские собаки тоже разбегались в сторону от Руды. Единственного выскочившего было из-под калитки брехливого кобелька сдуло обратно едва ли не хвостом вперёд, стоило только боевому псу приподнять губу, обнажая клыки. На подходе к кузне Мечеслав приказал Руде, ткнув пальцем под старый тополь:
– Место, Руда! Ждать тут!
Не хватало ещё, чтоб пёс кинулся на замахнувшуюся на хозяина девушку. А ведь кинется – на то и учён.
Руда только почти по-человечески вздохнул вслед хозяину и улёгся под дерево. Место так место. В сторонке с испуганным восторгом шептались, глядя на «лютого зверя», человечьи щенята – не дети хозяев, но и не враги. Пусть их. Руда протяжно зевнул – детишки шарахнулись ещё дальше, – клацнул зубами на раннюю весеннюю муху и уложил морду на мохнатые могучие лапы.
– Разумеется, нет, – спокойно сказала Бажера, улыбаясь и прибирая за ухо выбившуюся прядку.
Сперва она бросилась ему на шею, покрывая лицо жаркими поцелуями. Еле-еле сын вождя сумел расцепить руки девушки и уговорил её сесть на лавку и выслушать его. Бажера послушно уселась, сложив руки на коленях поверх поневы, но глаза стали тревожными. За стеной избы, в кузне, вело, позвякивая, свою железную песню кладиво, и подпевало громким голосом тяжёлое ковадло. Живко опять сторожил те самые дымные груды в лесу.
Мечеслав тяжело вздохнул и медленно выговорил:
– Бажера… я… ууу, бббоги… – а потом, так и не сумев выдумать никакого достойного вступления, сразу выпалил, будто кидаясь в омут головой: – Не могу я тебя в жёны взять, понимаешь?
Тревога на лице Бажеры сперва сменилась крайним недоумением – Мечеслав напряжённо следил за нею, готовясь, чуть что, выскакивать вон из избы. Убегать от женщины не слишком почётно, но смерть от сковородки, пожалуй, всё же позорнее. Сковородка как раз шкворчала на огне – по запаху, там были лук, луговой чеснок, грибы, молодые хвощи и мелко порубленная утятина.
К его огромному изумлению, недоумение на лице Бажеры сменилось не яростью, как он опасался, и не горькими слезами – чего боялся уж просто смертельно (а болото-то рядышком), а радостным облегчением.
– Ох, Мечеславушко… – засмеялась она. – А я думала, и впрямь чего дурное приключилось. Ну разумеется, нет.
Мечеслав хлопнул пару раз глазами.
– Я сяду? – глухо спросил он.
– Да садись, милый, – сама Бажера вспорхнула с лавки. – Ох, как бы не подгорело… у нас как раз жарёха утиная! С грибами! Скоро и батя передохнуть да перекусить подойдёт. Я с утра и в кузню-то пускать не хотела, да разве удержишь! Говорю, около наковальни и живёт только. Ну да там такой жар, что всякая трясовица сбежит, не выдержит. Вон как звенит, чуешь?
– Так ты знала, что я тебя… что в жёны не возьму? – так же глухо спросил Мечеслав, разглядывая калиновый половик.
– Ага, – беззаботно откликнулась Бажера, вороша еду на сковородке деревянной лопаткой. – Я ж сговоренная уже. На эту осень, за Дарёна, старейшины здешнего сынка.
– И ты с ним… тоже?
Не успел Мечеслав подумать, с чего рядом с Бажерой изо рта у него всякая дурь лезет – вроде ж уже и жар давно прошёл, – как получил по лицу лютую плюху – на мгновение ему показалось, что левый глаз сейчас выскочит и повиснет на нитке, видал уж, как это бывает у тех, кому перепадает по голове булавою. Бажера, мгновение назад сновавшая у печи, стояла напротив него, напружинившись, будто разъярённая рысь, оскалив белые зубки, с горящим лицом и ещё ярче пылающими глазами. Шипела она тоже не хуже лесной кошки:
– Да ты! Да как ты?! Да чтоб я?! До свадьбы?! С этим?!!
Придерживая будто ошпаренную щеку рукой – было чувство, что иначе она тут же и отвалится, – Мечеслав изумлённо воззрился на кипящую подругу.
– А… а со мной тогда как?!
Бажера шумно выдохнула, распрямилась, опустив занесённую для нового удара руку. Пламя ярости в глазах потухло.
– Мечеславушко! Ты что? Это ж совсем другое дело!
Мечеслав распахнул глаза.
Бажера вздохнула и каким-то едва уловимым движением скользнула ему на колени.
– Ты, что ж, любый, – тихо, участливо спросила она, – совсем ничего не знаешь? Ты ж мне всё-таки жизнь спас. И бате. А главное – ты ж воин, господин мой лесной! Да ещё и вождю сын. С тобою спать – с твоею удачей породниться. Всему дому благо. И пусть… – Бажера вдруг хихикнула, – теперь Худыка-батюшка с Дарёном своим даже и не думают на вено [11] двумя козами обойтись. Теперь уж две козы да корова – никак не меньше! Я теперь не просто кузнецова дочь, я ещё и господина лесного люба! – и крепко-крепко прижалась к груди ошарашенного Мечеслава.