Потом Сентено понял, что лежит на полу, и тут боль, адская, нечеловеческая, наконец-то настигла его. До конца не осознавая происходящего, он попытался вытащить вторую спицу, которая едва выступала над его грудью. Наконец, тяжело и прерывисто дыша, он прохрипел:
— За что?.. Почему?..
Мама Ша, неподвижная, страшная, совсем не похожая на себя прежнюю, смотрела на него немигающими глазами, в глубине которых разгорался адский огонь.
— Потому что она — избранница богов, а ты — зло… Потому что она — дочь Элегбы, а я — самая преданная из ее слуг. Потому что она должна сделать то, что предначертано ей судьбой, а я обязана ее защищать. Как же ты, мерзкая свинья, решился поднять руку на создание, любимое небесами? Глупец! Я как только открыла глаза, поняла, кто ты есть. Еще до того, как ты здесь появился, я знала, что ты явишься, потому что Элегба приказала мне остаться здесь и защитить ее дочь… — Она покопалась в сумке, вытащила одну из своих огромных сигар и, прикурив, не стала гасить спичку. — Отправляйся в ад, гнусное отродье! Убирайся туда, откуда ты выполз на свет божий!
Дамиан Сентено только тогда понял, что вся его одежда пропиталась растворителем и покрыта краской. В тщетной попытке защититься он попытался опереться на правую руку, вытянув вперед левую…
— Нет! Пожалуйста! — взвыл он. — Не делайте этого!
Но мама Ша его не слышала. Она выпустила в воздух струю густого дыма и бросила спичку ему между ног, туда, где разлилось огромное масляное пятно.
Превратившись в живой факел, Дамиан Сентено по-звериному взвыл и покатился по полу просторной террасы. Докатившись до края, он с трудом поднялся, перегнулся через перила и рухнул в пустоту, провожаемый безразличным взглядом мамы Ша.
* * *
С первыми утренними лучами на горизонте показалась темная линия высокого берега, где длинная горная гряда упиралась прямо в бледно-голубое небо. Себастьян, стоявший у руля, сразу же предположил, что самый большой из пиков — это, должно быть, гора Авила, за которой должна раскинуться долина Каракаса.
— Америка… — тихо произнес он, и хорошо знакомое слово застряло у него в горле, будто бы остров Гваделупа, населенный французами, не принадлежал той самой Америке, куда они так стремились. Настоящая Америка, та, о которой он мечтал столько времени, была для него высоким и зеленым берегом огромного, полудикого материка, где убийцы со всего света заметали свои следы.
Переход от Баса-Терре оказался долгим. Долгим и нелегким, потому что шаланда была непослушна и строптива. Однако, несмотря на все ее выходки, они наконец оказались у берегов Нового Света, где им предстояло начать новую жизнь. Вскоре «Грасиела» доберется до спокойного порта…
А потом?
На этот вопрос ответ могло дать лишь время. Его задавали себе миллионы эмигрантов, впервые узревшие землю обетованную. И если стольким из них удавалось потом хорошо здесь устроиться и жить в достатке, а порой даже и в богатстве, то Себастьян Пердомо был уверен, что и ему это удастся.
— Мне нужно только одно, — сказал он себе. — Хочу, чтобы Айза избавилась от своего проклятого дона и перестала усложнять нам жизнь.
Но он прекрасно знал, что этого не произойдет никогда. Сестра его была человеком исключительным, которая по-прежнему умеет подзывать рыб, говорить с животными, поднимать на ноги больных и веселить мертвых.
А еще ей суждено сводить с ума мужчин.
И почему это вздумалось Создателю одарить одного из своих детей столь щедрыми дарами, которых было так много, что они со временем превратились в самое настоящее проклятие? Этого Себастьян так никогда и не поймет. Однако он осознавал, что такова ее судьба, а значит, и судьба всего рода Марадентро, ибо все они были связаны друг с другом от начала времен.
Он знал, что красота и очарование Айзы до конца их дней будут отбрасывать тень на всех членов семьи; как бы далеко они ни забрались, скрываясь от Дамиана Сентено, везде люди будут смотреть на нее и видеть чудо. Возить ее за собой было равносильно тому, чтобы бродить по дорогам, размахивая набитым монетами мешком, чей звон не привлек бы внимание разве что только глухого…
Тут он заметил, что Асдрубаль, все это время тревожно спавший на палубе, открыл глаза и теперь внимательно на него смотрит. Себастьян движением головы показал вперед, на полоску скалистой земли. Брат утвердительно кивнул, однако остался лежать неподвижно, прислонившись спиной к кнехту, глядя на море и на неровные контуры берега, поросшего буйной зеленью.
Лодка шла медленно, слегка подгоняемая свежим бризом, налетавшим с носовой части правого борта, и казалось, что он гладит упрямую шаланду, неровно плывущую по волнам, словно пьяный, который, шатаясь, бредет по ухабистой дороге. Вскоре на палубе появилась и Аурелия, в руках у нее были две чашки кофе и тарелочка с сыром, который ее сыновья съели с аппетитом, пока она ненадолго встала за руль.
— А что Айза? — спросил Себастьян.
— Она плохо спала, — ответила Аурелия. — Я чувствовала, как она все время ворочается то ли от неприятного запаха, которым пропитался весь трюм, то ли от этих своих проклятых кошмаров — один Бог ведает. — Она показала вперед: — К которому часу мы придем?
Асдрубаль, по-прежнему кутаясь в одеяло, поднялся на ноги и пожал плечами:
— С таким ходом сложно сказать что-то определенное. Лодка то вдруг начинает бежать и без всякой причины набирает скорость, то вдруг замирает, словно что-то держит ее за днище. Скажу тебе так, это самая бестолковая шаланда из всех, какие я когда-либо знал!
— Скучаешь по «Исла-де-Лобос»?
— А ты разве нет? То была настоящая лодка. Временами казалось, что она умеет чувствовать и думать, совсем как человек. Когда наш баркас был в хорошем настроении, он пел песни, смеялся вместе с дельфинами, a временами плакал как ребенок. Когда дедушка умер, он страдал несколько месяцев, словно пес, потерявший своего хозяина.
— Что ж, сейчас он, должно быть, рассказывает морские байки вашему отцу…
Себастьян положил ладонь на руку матери, которая крепко сжимала штурвал, и все трое замолчали. Все это время мысли об отце, пожертвовавшем жизнью ради их спасения, неотступно их преследовали, где бы они ни находились, что бы ни делали, о чем бы ни говорили. И если сейчас они с каждой минутой все яснее и яснее различали берега Венесуэлы, так это лишь потому, что так захотел отец…
Молчали они до тех пор, пока на палубу не поднялась их красавица сестра. Она вдохнула свежий морской воздух, а потом резко выдохнула, словно пыталась выгнать из легких спертый и зловонный воздух трюма, и пристально посмотрела на неровные очертания горной гряды. Затем она подошла к матери и братьям и поцеловала каждого:
— Добрый день! Похоже, что мы наконец-то добрались.
— Это только Венесуэла, — заметил Себастьян. — Начало пути. Нам нельзя здесь задерживаться, если мы хотим сбежать от Дамиана Сентено.