— Меня зовут Карин-Мария-Элеонора-Жозефина, — сказала Чёрвен. — Хотя я похожа скорее на Чёрвен, колбаску, — так ласково называет меня мама.
Потом она пристально посмотрела на Пелле.
— А тебя как зовут?
— Пер, — со вздохом ответил Пелле.
Это было так похоже на Чёрвен — справлять именины четыре раза в году. Счастливица, она четыре раза получает подарки, а он только один.
— Скоро, вероятно, прозвище Чёрвен тоже впишут в календарь, так что у тебя прибавится еще пятый день именин, — сказал Пелле.
Нет, он не был завидущий, просто, когда дело касалось Боцмана, трудно немножко не позавидовать.
Пелле взял удочку и направился к причалу. Там его и нашла Стина; сияя, она уселась рядом с ним. Ведь ей так редко удавалось побыть наедине с Пелле. Чёрвен верховодила и распоряжалась, кому с кем играть. Как уж ей это удавалось, трудно сказать. И прямо-то она ничего такого не говорила. Но всегда все получалось так, как хотела она. Сама Чёрвен, любимица Сальткроки, могла играть с кем пожелает, то со Стиной, то с Пелле, это уж как ей захочется. Но она никогда не допускала, чтобы Пелле и Стина веселились вдвоем без нее.
Этим теплым августовским утром она шла, как обычно, к Столярову дому, не подозревая подвоха, и вдруг увидела, что эта парочка сидит на причале. От удивления Чёрвен остолбенела. Она стоит среди купыря и камнеломки как вкопанная и молча смотрит на них, а они и не подозревают об этом. Они увлечены разговором, Стина смеется и азартно размахивает руками. Ишь разошлась, ну да ничего, сейчас Чёрвен положит этому конец.
— Эй, Стина, — сердито закричала Чёрвен, — тебе нельзя на причале, слышишь, малышам нельзя на причале, они могут свалиться в воду!
Стина вздрогнула, но головы не повернула. Она притворится, что не слышит. Если она не ответит, значит, никакой Чёрвен там нет или, может, была, да ушла, зачем терять надежду.
Стина подвинулась еще ближе к Пелле и тихонько шепнула:
— У тебя скоро клюнет, Пелле!
Но не успел Пелле ответить, как Чёрвен снова закричала:
— Малышам нельзя на причале, ты что, глухая?
Теперь Стина понимает, быть ссоре, и раз неприятностей все равно не миновать, то лучше напасть первой.
— Тогда и тебе нельзя на причале, — отвечает она Чёрвен, которая уже встала за ее спиной.
Чёрвен фыркнула.
— Хм-м, то ты, а то я! Мне можно!
— Да, тебе-то все можно, — задорно говорит Стина.
Рядом с ней сидит Пелле, и она может сказать то, на что никогда бы раньше не отважилась.
Но Пелле всем своим видом показывает, что он предпочел бы быть где-нибудь подальше отсюда.
А Чёрвен продолжает:
— Все равно Пелле дружит не с тобой, а со мной.
— Понятно, со мной, — зло ответила Стина. Тут Пелле не выдержал.
— Тс-с-с, может, и мне дадите сказать: я сам с собой.
Ему бы хотелось, чтобы обе они ушли куда-нибудь с глаз долой, но Чёрвен подсела к нему с другой стороны, и все трое они молча уставились на поплавок.
В конце концов Стина снова начала:
— У тебя скоро клюнет, Пелле!
Этого было достаточно, чтобы Чёрвен вышла из себя.
— Не твое дело! Все равно Пелле не твой! Наклонившись, Стина с вызовом посмотрела ей прямо в глаза.
— И не твой, съела!
— Не-е, я ничей, я сам по себе, — сказал Пелле. — Вот вам!
Тут уж и Чёрвен, и Стине пришлось прикусить язычки. Пелле был сам по себе, и он гордился этим. Никому из них не достанется даже его нога, как ему — задняя лапа Боцмана.
Но Чёрвен ведь знала, кто из них верховодит Пелле, и, желая поделикатнее напомнить ему об этом, сказала заискивающим голоском, точь-в-точь как Стина:
— У тебя скоро клюнет, Пелле.
Ее слова пришлись явно некстати.
— А вот и нет, — ответил нетерпеливо Пелле. — Хватит стрекотать! Как может клюнуть, если у меня и червяка-то на крючке нет.
Чёрвен недоверчиво уставилась на него. Она выросла в шхерах среди рыбаков, но о таком чудачестве даже слыхом не слыхала.
— Как так — без червяка? — спросила она.
И Пелле объяснил. Он попытался было ловить на червяка, но не смог, потому что ему стало жалко его. Червяк так извивался, рассказывал он, содрогаясь при одном воспоминании об этом. К тому же было жалко и рыбку, которая могла проглотить крючок. И поэтому вот так…
— Чего же ты тогда сидишь здесь и удишь? — спросила Чёрвен.
Пелле принялся нетерпеливо объяснять. Как-никак, удочку ему подарили? Подарили! И разве он один так сидит и ловит без толку? Нет, не один! Он видел, как рыболовы сидели с утра до вечера на берегу, хотя у них ни разу не клюнуло. Разница только в том, что они все это время зазря мучили червей. А он этого не делает, хотя он, вообще-то говоря, рыболов не хуже других, ну, поняла, наконец?
Чёрвен ответила, что поняла. И Стина тоже поддакнула, что поняла.
Потом они тихонько сидели и долго не сводили глаз с поплавка, и Чёрвен все больше убеждалась, что сказала неправду: ничего-то она не поняла. Но светило солнце, на причале было уютно, и если бы еще удалось спровадить Стину, то было бы совсем чудесно.
— Стина будет буфетчицей, когда вырастет, — сказал Пелле.
Стина только что поделилась с ним своими планами.
— А я ни за что, — заверила Чёрвен.
Она, правда, не знала, что такое «буфетчица», но слово звучало неприятно и отчужденно, тем более, что буфетчицей хотела стать Стина. Мама Стины была буфетчица. Она жила в Стокгольме и иногда приезжала на Сальткроку. Из всех, кого видела Чёрвен, она была самой красивой, не считая Малин. Но пусть буфетчицы будут красивыми-раскрасивыми, раз Стина хочет быть буфетчицей, Чёрвен ею не будет.
— А кем ты будешь, когда вырастешь? — спросил Пелле.
— Растолстею и буду писать книги, как дядя Мелькер. Пелле удивленно вскинул брови.
— Но ведь папа не толстый!
— Разве я это говорю?
— Как же, ты сказала, — поддакнула Стина.
— Ты что, глухая? — спросила Чёрвен. — Я сказала, что буду писать книги, как дядя Мелькер, и что растолстею, но одно другого не касается.
Стина постепенно совсем осмелела. Ей казалось, что Пелле на ее стороне, и она выпалила, что Чёрвен дурочка. Тогда Чёрвен крикнула, что Стина сама дурочка и что она глупее янсонова поросенка.
— А вот скажу дедушке, что ты болтаешь! — закричала Стина, но тут Чёрвен громко запела, заглушая ее слова:
— Сплетница, сплетница по дворам все вертится…
Пелле пыхтел от досады.