Но вместо него ответил Иларий.
— Это похоже на дурацкое запугивание, — сказал он. — Нас всех пытаются запугать, чтобы потом легче было с нами справиться.
Многие, включая Милу, с интересом уставились на Илария, словно видели его впервые в жизни.
Но Многолик согласно кивнул.
— Скорее, они выжидают. Во времена преследований со стороны Гильдии волшебники не отвечали войной на войну. Мы избегали решительных действий, боясь навредить невиновным, потому что найти тех, кто состоял в Гильдии, было трудно. Они имели среди нас своих шпионов, а мы среди них — нет. Думаю, они хотят узнать изменились ли мы теперь. И когда они убедятся, что мы по-прежнему способны только прятаться, тогда нам, возможно, уже не придется задаваться вопросом: «почему они не убивают?» — серьезным тоном сказал он. — Охота когда-то была, и это были не самые лучшие времена. А то, что было однажды, может повториться. Гильдия для волшебного мира — злейший враг, и нужно быть готовыми противостоять им.
Многолик с тяжелым вздохом повернулся к ним в профиль, устремив задумчивый и сосредоточенный взгляд в окно, и, как будто разговаривая с самим собой, вдруг произнес:
— Как же долго нам следует покорно и безропотно ожидать, когда на нас снова начнут охоту?
Последние слова, похоже, вырвались у него случайно, и учитель посмотрел на ребят с таким выражением лица, как будто решил, что ему не стоило этого говорить. Но слова Многолика на многих произвели впечатление.
— Но самое лучшее, что мы сейчас с вами можем сделать, — поспешно добавил он, — это набираться знаний и опыта, чтобы суметь себя защитить. Поэтому давайте отложим эту тему и займемся уроком.
Испуганные словами «нужно быть готовыми» и «на нас начнут охоту», практически все задышали свободнее, когда урок вошел в привычную колею и по заданию Многолика началась работа.
* * *
За следующий месяц меченосцы так привыкли встречать на тайнописи профессора Многолика, что в итоге им казалось, будто и раньше вел этот предмет он, а не профессор Чёрк. О Чёрке вообще старались не вспоминать по вполне понятным причинам.
И тем не менее все это время он, как и старый Думгротский сторож, находился в Доме Знахарей. Никто не знал, насколько лучше их состояние, но то, что оба они все еще не пришли в себя, всем было известно.
Постепенно страсти вокруг второй Черной Метки поутихли. Многие просто отмахивались от этой темы, утверждая, что гадать что к чему, бесполезно, и все станет ясно лишь тогда, когда знахари смогут избавить Чёрка и сторожа от чар, а те скажут, кто наложил на них проклятия. Но так как этого пока не произошло, оставалось только беспомощно разводить руками. В Троллинбурге стало принято без улыбок говорить друг другу, прощаясь: «Увидимся завтра, если не обзаведусь Черной Меткой».
Конечно, далеко не всем была присуща такая выдержка и спокойствие.
Как-то раз Мила и Белка видели, как плачет Алюмина. Кристина и Анжела потом по секрету рассказали, что отец Алюмины был жертвой Гильдии, и Мила вспомнила имя из списка — Ликург Мендель. Она тогда подумала, что это, вероятно, родственник Алюмины, но ей не пришло в голову, что речь идет о ее отце. Тогда Мила впервые почувствовала к Алюмине жалость, несмотря на их взаимную неприязнь друг к другу.
Правда, когда на следующее утро Алюмина привязала к лапе Пипы Суринамской свой тяжеленный рюкзак, чтобы повеселиться над тем, как та конвульсивно дергается, пытаясь освободиться, от сочувствия Милы не осталось и следа. А Белка, наблюдая за этим представлением, с яростью процедила сквозь зубы:
— Никогда не думала, что это скажу… но… если бы я умела колдовать так же хорошо, как Ромка, то Алюмина у меня всю жизнь ревела бы!
Потом Белка достала из сумки клипоскоп и с силой вдавила в глаз. По ее поджатым губам Мила поняла, что Белка впервые любуется не Лирохвостом, а ревом Алюмины, запечатленным в клипоскопе вместе с отрывком концерта.
Но больше всего почему-то приключившаяся с Чёрком трагедия подействовала на профессора Корешка. Мила заметила, что за последние недели он стал выглядеть просто ужасно. По бледности он теперь мог запросто соперничать с Альбиной, обладавшей белой, как мел, кожей. На любое обращение к нему, будь то ученик или учитель, он реагировал очень нервно: вздрагивал и шарахался в сторону, как будто боялся, что на него нападут. Было совершенно ясно, что он очень напуган.
Когда Мила поделилась своими наблюдениями с друзьями, Белка сказала, что прекрасно понимает профессора Корешка, потому что и сама очень боится, и считает, что это вполне естественно — бояться, когда в городе происходят такие страшные события.
Однажды, направляясь в Дубовый зал после урока антропософии, они опять были свидетелями того, как профессор Корешок выходил из лаборатории Амальгамы.
Ромка как раз показывал Миле, как нужно взмахнуть рукой, чтобы молния, вылетая из палочки, выглядела эффектнее, как Белка возмущенно воскликнула:
— Что это, интересно, профессор Корешок делает в лаборатории? Ему же запретили эксперименты!
У Белки выражение лица было очень сердитое и решительное. Мила с Ромкой обернулись и увидели в дверях лаборатории алхимии озирающегося по сторонам профессора Корешка. Судя по тому, что он стоял спиной к двери и придерживал металлическую ручку судорожно трясущимися руками, он не намеревался войти, а наоборот — только что вышел. И вид у него был такой, будто мгновение назад он увидел такую эффектную молнию, о которой Ромка мог только мечтать: его глаза нервно оглядывали коридор и были просто огромными от страха.
— А что это с ним? — вслух спросила Мила, когда профессор нервно оглянувшись, отпрянул от двери, словно его обожгло огнем, и очень быстро двинулся по коридору им навстречу.
По дороге он сбил парочку первокурсников в черных формах, которые наградили его недовольными взглядами. Не переставая озираться на дверь лаборатории с таким видом, как будто кто-то за ним гонится, он прошел мимо троих друзей, даже не заметив, что они с интересом за ним наблюдают.
— Ему что, плохо? — спросила Белка, и сразу после ее слов профессор, спина которого мелькала между стайками учеников, споткнулся обо что-то (предположительно наступил на собственный фартук) и чуть не упал. С трудом удержавшись на ногах, он еще раз обернулся, и, ускорив шаг, исчез в глубине коридора.
— Что-то он не в себе, — сказал Ромка. — Если он что-то устроил в лаборатории алхимички, то она разгромит ему все котлы и превратит все его корешки в пыль. Мне его искренне жаль.
Мила оглянулась на дверь лаборатории. Ей почему-то казалось, что оттуда непременно кто-то должен выйти вслед за профессором Корешком. Она не знала, откуда в ней такая уверенность, но мысль, что профессор Корешок был в лаборатории не один, была очень навязчивой.
— Ну что, пошли? — раздался голос Ромки. — Я так голоден, что готов съесть даже Пипу Суринамскую, как бы уродливо она не выглядела.