— Ну, что у вас? — не давая Глебу раскрыть рта, напористо и грубо спросил он. — Только не говори, что вы его упустили! Головы оборву дармоедам!
— Нет, Андрей Васильевич, не упустили, — вежливо сказал Глеб. — Тут другое...
— Какое еще другое? Это кто?
— Это.., гм... Комар. Видите ли, в чем дело...
— Какой Комар? — перебил его Казаков. — Как Комар? Почему Комар? Ты откуда там взялся?
— Сам не понимаю, — солгал Глеб. — Видите ли, недалеко от банка я заметил за собой слежку. Стряхнуть хвост мне не удалось, поэтому я решил немного притормозить слишком резвых ребят.
— Что значит — притормозить? — По голосу Казакова чувствовалось, что банкир встревожен, испуган и ничего не понимает. — Говори толком, что произошло!
— Да ничего особенного, — лениво сказал Слепой. — Ну, выстрелил пару раз по колесам. Машина всмятку, а люди — ничего, живы... пока. Прикажете ликвидировать?
— Чего?! — Казаков задохнулся. — Да ты... Да я... Да я тебя самого ликвидирую, идиот! Что значит — машина всмятку? Ты что себе позволяешь?!
Глеб усмехнулся и легким тычком ноги уложил на место водителя джипа, который, приподняв голову, с интересом прислушивался к разговору.
— А что такое? Обычная самозащита... Разве я что-то неправильно сделал?
В трубке послышался странный звук, как будто на том конце провода находился только что всплывший из-под воды бегемот, Казаков немного помолчал, борясь с душившим его раздражением, а потом сказал тоном ниже:
— Ладно, плевать... Пошутили, и будет. Кончай дурака валять, Комар.
— С удовольствием, — сказал Глеб, присаживаясь на подножку джипа. — Вы не беспокойтесь, Андрей Васильевич, ваши люди целы, да и машина пострадала не так уж сильно.
— А кто тебе сказал, что это мои люди?
— Гм... Мне показалось, что вы только что предложили перестать шутить.
— Это я ТЕБЕ предложил, понял?
— Да, конечно. Что позволено Юпитеру... Так люди не ваши? Тогда я их... того. Не волнуйтесь, я все сделаю чисто. Уж очень они меня достали. Одного бензина из-за них сколько сжег!
Казаков крякнул.
— Ладно... Раз ты такой дошлый, черт с тобой. Извиняться не буду. Должен же я был тебя проверить!
— Проверили?
— Более или менее... Только ты, голубчик, не думай, что перевернул машину — и дело в шляпе. Я с тобой еще не закончил.
— К вашим услугам, — сказал Глеб.
— За мои деньги, — в тон ему проворчал Казаков. — В общем, считай, что первый этап проверки ты прошел — доказал, что крутой, как вареное яйцо, и можешь за себя постоять. Но это многие могут. Второй этап будет посложнее.
— Можно вопрос? — вежливо перебил его Глеб. — А сколько их будет всего, этих этапов?
— Сколько надо, столько и будет, — буркнул Казаков. — Ты вот что... Они как там, самостоятельно передвигаться могут?
Глеб посмотрел на распластанных по земле охранников. Один из них, ушибленный, по всей видимости, не так сильно, как другие, потихонечку тянул руку к лежавшему неподалеку пистолету. Сиверов наступил ему на запястье, а когда тот вздрогнул и повернул к нему испуганное, перепачканное землей и кровью лицо, ласково улыбнулся и укоризненно качнул стволом “глока”: дескать, не шали.
— Захотят — смогут, — сказал он в трубку.
— Тогда передай трубку Байконуру, — велел Казаков, — а сам садись в машину и дуй обратно в банк. Когда будешь?
— Мы за городом, — сказал Глеб, — так что, наверное, где-то через час. Андрей Васильевич, может, я их все-таки подвезу?
— Сами доберутся, — кровожадно прорычал банкир. — У них машина хорошая, почти сорок тысяч стоит, на такой грех не добраться. Трубку Байконуру отдай, а сам — пулей сюда. Даю тебе сорок пять минут.
Глеб пожал плечами и поставил пистолет на предохранитель.
— Который из вас Байконур? — спросил он, ни к кому персонально не обращаясь.
Здоровенный охранник у его ног завозился, пытаясь встать. Глеб убрал свой ботинок с его запястья, и Байконур сел. Вид у него был потрепанный, но на деле все сводилось к нескольким царапинам и ушибам. Сиверов отдал ему трубку и сказал:
— Подъем, гаврики, хватит спать.
“Гаврики”, ворча, покряхтывая и вполголоса отпуская крепкие словечки, начали подниматься с земли. На Глеба они старались не смотреть. Байконур беседовал по телефону, то есть сидел на земле, слушал, кивал, и с каждым кивком выражение его лица становилось все более кислым. Закончив разговор, он спрятал трубку в карман мятого грязного пиджака, перекатился на четвереньки, медленно принял вертикальное положение и присоединился к своим коллегам, которые, сопя и матерясь сквозь зубы, корячились возле тяжелого джипа, силясь поставить его на все четыре колеса.
Наконец машина качнулась и грузно, с шумом коснулась дороги. Один из охранников сразу же полез в багажный отсек за домкратом, другой принялся снимать с задней двери запасное колесо. Водитель уже поднял слегка помятый капот и, озабоченно посвистывая, время от времени утирая рукавом сочившуюся из пореза на лбу кровь, осматривал двигатель. Байконур боком приблизился к Глебу и, по-прежнему избегая смотреть ему в лицо, торопливо собрал разбросанные по земле пистолеты.
— Байконур, — сказал ему Глеб, — откуда такое странное погоняло?
— А я знаю? — угрюмо огрызнулся тот, — Шеф придумал, вот и хожу в Байконурах. У него, видите ли, на имена память хреновая, так он людям, как собакам, клички дает.
— М-да, — сказал Глеб. — Ну ладно, ребята. Давайте без обид, идет? Нам с вами еще работать и работать.
— Чего? — опешил здоровенный щекастый детина, до сих пор молча крутивший ручку домкрата.
— Я ваш новый начальник, — представился Глеб.
— Чего? — повторил щекастый. Челюсть у него отвисла, глаза выпучились.
— Вместо Полковника, что ли? — спросил водитель, держа на весу крышку капота.
— Ага, — сказал Глеб и пошел к своей машине.
— Блин, — послышался позади него голос Байконура, — ну и шуточки у Андрея Васильевича!
Водитель молча уронил крышку капота, и та с громким лязгом захлопнулась. Глеб не оглянулся, но в глубине души вынужден был признать, что целиком и полностью согласен с Байконуром: шуточки у Андрея Васильевича и впрямь были еще те.
До банка он добрался за тридцать с небольшим минут — не так уж это было далеко, да и Слепой умел ездить, не попадая в пробки. Правда, с каждым годом это становилось все сложнее, и он все чаще думал, что рано или поздно, чтобы хоть куда-нибудь успеть вовремя, ему придется пересесть на велосипед, в крайнем случае — на мотоцикл. Мотоциклы Глеб недолюбливал, главным образом потому, что при всей своей мобильности несущийся во весь опор по оживленной городской улице мотоциклист поневоле привлекает к себе внимание.