— Задал, я же любопытный. Да и доктора в одночасье из монстров превратились в славных плюшевых зайчиков, только разве что взгляд остался прежним. Заведующий пожал плечами и ответил: «Подумаешь, проблема. Перестраховывались немного, наблюдали, уточняли. В нашей профессии диагноз быстро не ставится».
— Корифеи!
— Не то слово. В институтах такому не учат.
— Да мне вообще казалось, что наша психиатрическая база была весьма приличной…
— В двадцать первой больнице тоже есть кафедра, и кому-то тоже кажется, что там все в порядке.
— Ну, не обобщай.
— Я и не обобщаю, — усмехнулся Данилов. — Во многих местах положение еще хуже… Слушай, а ты уверен, что твое хваленое мясо по-купечески принесут сегодня, а не завтра?
— Что — уже проголодался? А кто боялся, что не полезет?
— Да нет, не проголодался, просто горшочки с едой придают обстановке дополнительный уют. А я успел сильно соскучиться по уюту.
— Рассказывай пока…
— Да, собственно, это все. Ближе к обеду, да, вот еще — в палату люкс обед мне приносили, чтобы не утруждал себя хождением в буфет, так вот, ближе к обеду нарисовался профессор Снежков, поулыбался мне, выразил восхищение моим состоянием и предложил в случае нужды без стеснения обращаться к нему. Даже визитную карточку с полным перечнем своих регалий оставил. Я ее потом в унитаз спустил.
— Ты все такой же злопамятный, Вова.
— Да уж, однозначно не толстовец. А на следующий день за мной приехала Лена, и все плохое осталось в прошлом…
Было так ново и очень приятно сидеть в машине рядом с Еленой и смотреть в окно. Все такое знакомое и в то же время новое. «Что же испытывают по выходу на волю люди, просидевшие лет десять в тюрьме?» — подумал Данилов. Он посмотрелся в зеркальце на обороте солнцезащитного козырька и сказал Елене:
— Те, кто нас сейчас видит, наверное, принимают меня за твоего дедушку.
— А может, и за папика, — предположила Елена.
— Папики такими не бывают, — возразил Данилов, с радостью отрываясь от зеркала — век бы не видеть такого страшилы. — Папики толстые, лысые и ухоженные. К тому же они предпочитают дорогие костюмы и еще более дорогие галстуки.
— Ты хорошо разбираешься в теме папиков, — похвалила Елена. — Ну как оно — на свободе?
— Обалдеть! — Данилову удалось собрать все свои впечатления в одно-единственное слово. — Можно узнать — как тебе удалось поставить дурдом в коленно-локтевую позу?
— Это сделала не я, а совсем другой человек.
— Кто?
— Какая разница?
— Ну, любопытно же. И потом — должен же я знать, за кого мне молиться.
— Ты молиться сначала научись.
— Хорошо, скажу так — должен же я знать, кого мне благодарить.
— Меня! — Елена притормозила на перекрестке и повернулась к Данилову. — Можешь словами, можешь еще как-нибудь, если, конечно, дурдом не высосал из тебя все силы.
— Силы остались, — гордо сказал Данилов. — Я же усердно саботировал лечение. Так что если ты зарулишь в какой-нибудь укромный уголок…
— Давай лучше без извращений. — Елена повернула направо, и они поехали по Рязанскому проспекту. — Мне бы хотелось романтики в домашней обстановке. Да, и не знаю почему, но без бороды ты мне нравишься гораздо больше. С бородой ты похож на гоголевского пасечника.
— Разве у Гоголя был пасечник? — удивился Данилов.
— Конечно был! В «Вечерах на хуторе близ Диканьки»! Вылитый ты сейчас.
— А что — в пасечниках хорошо, — вслух подумал Данилов. — При деле, на воздухе и меду завались.
— По сравнению с моргом пасека более привлекательна, — подтвердила Елена.
— Зато покойники не жалят! — возразил Данилов.
— Но и меда от них не дождешься! Боже мой, какую чушь мы с тобой несем! Прямо хоть обратно поворачивай…
— Я те дам «поворачивай»! — пригрозил Данилов. — Я хочу побриться, хочу вкусной домашней еды и всех прочих радостей. Так кто же помог тебе…
— И тебе!
— Да, конечно, и мне тоже. Кто он, этот добрый волшебник?
— А какие будут варианты? Мне интересно.
— Ну… — Данилов постарался придумать нечто совершенно невероятное. — Например, ты могла очаровать директора департамента здравоохранения…
— Целышевского? — удивилась Елена.
— Разве пока я лежал в дурдоме, директором назначили другого?
— Нет.
— Тогда в чем же дело? Ты его очаровала, может быть, даже дала разок погладить себя по коленке, о большем я думать не хочу, да и дедушка ни на что большее не способен, затем разжалобила его и попросила замолвить за меня словечко.
— Спустись на две ступеньки ниже и убери коленки, пока я не лишила тебя твоей бороды прямо в машине!
— Хорошо-хорошо, уже убрал! А на две ступеньки вниз… Неужели Гучков? Сам Михаил Юрьевич?
— Да, — кивнула Елена. — И что самое примечательное, он тебя помнил. Тот самый, говорит, Данилов, который коллег кипятком поливал? Я говорю — тот самый, он у нас один такой.
— Да неужели? — все не мог поверить Данилов. — Так прямо и сказал про кипяток?
— Ну что, я тебе врать буду?! — рассердилась Елена. — Может, слова были немного другие, но смысл тот же самый. Как говорит Никита — зуб даю!..
Наконец официант принес вожделенные горшочки, размерами как минимум вдвое превосходящие своих собратьев из других заведений.
— Люди делятся на две категории. — Данилов проткнул вилкой слой запеченного теста, служившего крышкой, и даже зажмурился от удовольствия — настолько приятным был запах этого блюда. — Одни съедают тесто с горшочка, а другие утверждают, что его не едят. Скажи мне, о великий знаток застольного этикета, кто прав?
— Вторые. Те, кто не ест тесто с горшочков.
— Буду знать. — Данилов отделил вилкой и ножом кусочек теста и отправил его в рот.
— В этом ты весь! Спросишь и все равно сделаешь по-своему.
— А что — вкусно! — одобрил Данилов и вырезал второй кусочек, побольше.
— Можно подумать, что ты раньше этого теста не ел.
— Обычно его сильно солят, а здесь соли в меру… Райское наслаждение.
— То, что под тестом, — еще вкуснее, — заверил Полянский, откладывая «крышку» на поданную для нее пустую тарелку и жадно набрасываясь на содержимое горшочка.
Данилов перестал выпендриваться и последовал его примеру. В беседе снова возникла пауза. Местное мясо по-купечески оказалось телятиной, приготовленной с картофелем, шампиньонами и луком. Повар оказался на высоте и мясо довел до нужной кондиции, и не перетушил картофель в некое подобие пюре, и не слишком увлекался пряностями.