Очевидно, он чересчур расслабился на отдыхе и в какой-то мере утратил контроль над своим лицом, потому что джигит поспешно отступил на шаг и, прижав к сердцу густо поросшую жестким черным волосом коричневую ладонь, сказал:
— Нет, все в порядке. Извините. Наверное, я обознался. Прошу прощения.
Он ушел. Глеб проводил его взглядом и увидел, как он опустился за столик в дальнем конце террасы. Кажется, он был здесь один, без многочисленных друзей и родственников.
«Черт подери, подумал Глеб, а ведь мне и вправду необходим отдых. Не нервы, а какие-то старые, разлохмаченные бечевки. Каждый кавказец — негодяй и потенциальный террорист, и каждый незнакомец, приблизившийся на расстояние пистолетного выстрела — наемный убийца… А с другой стороны, было бы, наверное, неплохо провести месячишко на каком-нибудь заброшенном маяке, на скалистом острове, где нет ничего, кроме моря, неба, чаек и камней. Вот только Ирина там наверняка заскучала бы. Ведь это ей только кажется, что, если я неотлучно буду рядом с ней, все будет просто расчудесно. На самом-то деле я предельно скучный тип, наедине со мной, наверное, свихнуться можно от тоски…»
Он покосился через плечо на человека, послужившего причиной этих невеселых размышлений, и увидел, что тот, совершенно не таясь, смотрит в их с Ириной сторону. Тут ему вспомнились слова незнакомца, произнесенные в ответ на его раздраженный вопрос, и он насторожился: что значит «обознался»? Обознался — значит, спутал постороннего человека с кем-то хорошо знакомым. Так кого же он спутал и с кем? Ирину? Его, Глеба? Или это было сказано просто от растерянности, чтобы хоть что-нибудь сказать? Ну в таком случае хватило бы и обычного «извините».
— Смотрит, — сказала Ирина, проследив за направлением его взгляда.
— Угу, — откликнулся Глеб. — Черт, до чего неприятно! Терпеть не могу толпу. В ней обязательно отыщется кто-нибудь, считающий своим долгом испортить человеку аппетит. Ей-богу, этот сын гор переходит всякие границы. То, как он на тебя пялится, попросту неприлично.
— На меня?! — Ирина казалась искренне изумленной. — Если ты так считаешь, то ты и вправду слепой.
— Ну не на меня же, — сказал Глеб.
— Именно на тебя, — уверенно возразила Ирина. — И не спорь, пожалуйста. Женщина всегда в состоянии понять, смотрит мужчина на нее или мимо.
— М-да? — с кислым видом сказал Глеб. Причин не доверять женскому чутью Ирины у него не было, но повышенное внимание, проявляемое горцем к его персоне, выглядело более подозрительным, чем нормальный, вполне объяснимый интерес горячего кавказца к красивой женщине. Впрочем, джигит попросту мог усмотреть в отказе Ирины и не слишком приветливом тоне ее спутника оскорбление своего достоинства и теперь, возможно, прикидывал, как ему расквитаться с обидчиком. У Глеба сразу же заныл раненый бок, явно не желавший, чтобы его хозяин ввязывался в потасовку.
Минут пять Глеб делал вид, что не замечает пристального внимания со стороны кавказца, целиком сосредоточившись на Ирине, а потом все-таки не утерпел и резко обернулся. Кавказец сидел к нему вполоборота, не спуская с Глеба своих черных, занавешенных густыми кустистыми бровями глаз. Сиверов думал, что, застав наблюдателя врасплох, вынудит его отвернуться, но не тут-то было.
Нерешительно крутанув ус, незнакомец вдруг встал и, непринужденно лавируя между столиками, направился прямо к Глебу, уже издалека смущенно улыбаясь и опять прижимая к сердцу ладонь.
— Если он опять насчет танцев, — сказал Глеб Ирине, — я ему ноги переломаю. Поглядим, как он спляшет лезгинку на руках.
— Вряд ли, — отозвалась Ирина. — Он на меня даже не смотрит.
Голос у нее был напряженный, и это очень огорчило Глеба. Называется, отдохнули… И, главное, в первый же вечер!
Глеб напряженно вглядывался в лицо приближавшегося кавказца, пытаясь понять, что это за человек и что ему надо. Кавказец был как кавказец — высокий и стройный, одет без претензий и, пожалуй, лет на пять, а то и на все семь моложе Глеба. Знаменитой, вошедшей во множество анекдотов кепки на нем, конечно, не было, но Глеб и без кепки видел, что перед ним, скорее всего, грузин. Да и акцент у него был скорее грузинский, чем какой-то еще — чеченский, к примеру…
Кавказец остановился у их столика, продолжая прижимать ладонь к левой стороне груди и смущенно улыбаться. Все-таки грузин, окончательно решил Глеб и тоже шевельнул губами, обозначив улыбку — вежливую, но холодную. В глазах незнакомца в этот момент что-то мигнуло, как будто улыбка Глеба произвела на него неожиданно сильное впечатление.
— Простите еще раз, — сказал грузин, — не хочу вам мешать. Один вопрос можно? Скажите, уважаемый, мы с вами нигде не встречались?
— Вряд ли, — сказал Глеб. — А что, я вам кого-то напоминаю?
Грузин развел руками. Он либо очень умело притворялся, либо и впрямь был чертовски обескуражен.
— Ничего не понимаю! — с кавказской горячностью воскликнул он. — Не понимаю, нет! Лицо совсем чужое, никогда не видел, а глаза… улыбка… голос… Не понимаю!
— Бывает, — вежливо и равнодушно сказал Глеб.
Это было совсем короткое слово, но, еще не успев выговорить его до конца, Сиверов вдруг понял, что этот человек тоже ему знаком. Впрочем, «знаком» — это было не совсем то слово. Знакомство их было такого рода, что соединяет людей крепче родственных уз, и теперь Глебу Сиверову предстояло сию же минуту, не сходя с места и не тратя времени на раздумья, решить, как ему с этим знакомством поступить. Долг — вернее, то, что агент по кличке Слепой уже много лет подразумевал под этим словом, — повелевал ему решительно откреститься от собственной памяти. Время меняет людей, и воспоминания почти двадцатилетней давности редко соответствуют действительному положению вещей. Человек, растерянно улыбавшийся Слепому с высоты своего немалого роста, помнил совсем другого Глеба Сиверова — того, который давно умер и был похоронен в пыльных чужих горах. Да и в нем самом наверняка осталось очень мало от того зеленого пацана, который готов был пойти под трибунал, но не сбрить свои жиденькие черные усики, как того требовал старшина роты. И не сбрил, между прочим. Вон, какие из них усищи получились! Да? ничего не скажешь, настоящий джигит вырос. А ведь мог бы и не вырасти. Мог бы так и остаться там вместе с лейтенантом Сиверовым…
Какого черта, подумал Глеб. Какого черта?! Те, кто превратил меня в зомби, в ожившего мертвеца с приросшим к руке пистолетом, сами давно мертвы. Их планы, их цели и замыслы умерли вместе с ними и погребены под обломками рухнувшей империи. Так какого дьявола я должен во всем следовать программе, которую они в меня когда-то заложили? Даже в такой мелочи… А мелочь ли это? Ведь это одна из тех мелочей, по которым судят о человеке: вот этот — настоящий, а тот — дерьмо собачье. Ну да, конечно, быть дерьмом при моей профессии как-то безопаснее, да только… А, к черту!
— Бывает, — медленно повторил он и характерным жестом сунул в зубы сигарету. Глаза у грузина сделались совсем круглые — очевидно, этот жест тоже показался ему мучительно знакомым. — Всякое бывает, генацвале. Бывает, похоронишь человека, а лет этак через пятнадцать-двадцать сталкиваешься с ним в каком-нибудь шалмане и ну голову ломать: он или не он? Так-то, Арчил Вахтангович. Так-то, кацо.