Они привязали поводья к нижней ветке какого-то корявого, утыканного длиннющими шипами куста неизвестной Глебу породы. Смирные рабочие лошадки, привыкшие катать на себе туристов и стойко сносить все сопряженные с этим малопочтенным занятием невзгоды и лишения, вдруг заартачились, забили копытами по камням, ежесекундно оскальзываясь, строптиво задирая головы, дико выкатывая глаза и оглашая окрестности испуганным ржанием и храпом.
— Тпру! — повиснув на поводьях, взмолился Глеб. — Да что вы, с ума посходили? Куст, что ли, не понравился? Ну, извините, ребята, другой искать некогда.
— Может, отпустить их? — предложила Ирина, когда лошади немного утихомирились.
Глеб посмотрел назад. Огни турбазы давно скрылись за поворотом тропы. Ему показалось, что он видит слабое, размытое дождем электрическое сияние в той стороне, но это, скорее всего, был обман зрения.
— Ничего не выйдет, — сказал он. — Ноги переломают, убьются… Разве что отдать им наши фонари и объяснить, как ими пользоваться. Но тогда, боюсь, убьемся мы. Я же говорил тебе: оставайся. Может, вернешься все-таки? Заодно и лошадей бы отвела. Эх? зря я их взял! Можно же было сообразить…
— Мы так и будем здесь стоять? — деловито спросила Ирина. — Или, может быть, все-таки пойдем? Если, конечно, ты уже закончил свой спич.
В самом деле, с неловкостью подумал Глеб, на ощупь находя ее мокрую холодную ладонь и трогаясь с места. В самом деле, что-то я сегодня… мямлю, как витязь на распутье: налево пойдешь — ничего не найдешь, направо пойдешь — коня потеряешь, прямо пойдешь — шею свернешь…
Они шли вперед еще около часа. Гроза наверху закончилась еще днем, но дождь все никак не унимался. Глеб периодически светил фонарем в сторону ручья. Теперь в русле появилась вода — мелкая, мутная, явно дождевая. Глядя на этот жалкий грязный ручеек, Глеб думал о сотнях и тысячах тонн воды, неумолимо копившихся где-то над их головами, и, чем больше он об этом думал, тем меньше ему нравилась ситуация. В конце концов нервы у него так расходились, что он начал незаметно для себя забирать правее, карабкаясь по неровному осыпающемуся косогору и увлекая за собой Ирину. Шедшая вдоль ручья тропа осталась в стороне и ниже, Глебу приходилось попеременно светить то на нее, то себе под ноги, чтобы не оступиться и не пропустить Гургенидзе, который мог лежать или сидеть… словом, находиться на тропе или рядом с ней. Несмотря на опасность переломать себе ноги, он все ускорял шаг. Ирина не отставала и не жаловалась, хотя Глеб отчетливо слышал позади себя ее тяжелое прерывистое дыхание. Судя по этим звукам, вскоре им предстоял привал.
Интересно, подумал Глеб, а где же лошадь Арчила? Потеряв седока, она, по идее, должна была вернуться домой. Или она привязана? Впрочем, черт их разберет, этих травоядных. Это в приключенческих романах лошадь с окровавленным седлом вбегает во двор, тем самым поднимая на ноги многочисленных друзей и родственников своего потерянного наездника. А на деле это жвачное может мирно щипать травку на каком-нибудь зеленом склоне, в то время как седок лежит поблизости и не может шевельнуться. А могло ведь случиться и так, что проклятая скотина оступилась и упала, покалечившись сама и придавив своей тяжеленной тушей всадника. Представив себе эту картину, Глеб недоверчиво поморщился: такое могло бы случиться с ним, но никак не с Арчилом. На днях, выпив молодого вина, Арчил расхвастался перед Ириной своими навыками наездника. Ирина сделала недоверчивое лицо, Глеб ввернул пару слов, его поддержали присутствовавшие при разговоре туристы, и тогда совершенно раздухарившийся грузин оседлал жеребца и битых полчаса демонстрировал пораженной публике настоящие чудеса джигитовки. Так что травма, полученная им при падении с лошади, выглядела, мягко говоря, сомнительно. Впрочем, подумал Глеб, каждый год на московских улицах гибнет уйма пешеходов и водителей, многие из которых профессионалы, а некоторые — настоящие мастера, асы. Да, мастерство мастерством, а от случайностей никто не застрахован…
Луч его фонаря внезапно уперся в отвесную стену, торчавшую прямо из каменной осыпи у него на пути. Край этой стены косо спускался по склону, почти смыкаясь со смутно белевшей внизу тропой. Глеб провел лучом вверх: кажется, скалистый выступ можно было обойти справа, верхом, не спускаясь к руслу неизвестно куда подевавшегося ручья.
— Послушай, — словно угадав его мысли, спросила Ирина, — в чем дело? Почему ты не хочешь идти по тропе?
— Не знаю, — сдерживая желание нервно закусить губу, процедил Глеб. — Не знаю. Не нравится мне все это, понимаешь? Ты посмотри на эту тропу. Это же готовая западня! Я это место помню. Километра полтора придется идти между двумя отвесными стенами. Случись что, не выберешься.
— Да что?! — воскликнула Ирина. — Что, по-твоему, может случиться?
— Я же говорю — не знаю. Что угодно может случиться, ведь это горы…
— А ты уверен, что мы сможем пройти поверху? — спросила Ирина, шаря лучом фонарика по серой поверхности мокрого камня.
Пляшущее пятно бледного электрического света выхватывало из мрака какие-то трещины, уступы, пятна ржавого мха, пучки жесткой травы, торчавшие из расселин, чахлый куст, похожий на моток ржавой проволоки, ухитрившийся укорениться на отвесной стене…
— Ни в чем я не уверен, — сказал Глеб. Ему приходилось тщательно выбирать выражения, потому что вертевшиеся на языке слова по большей части не предназначались для женских ушей. — Ну, Арчил! Ну, джигит! Найду — выщиплю усы по волоску. Возьму у тебя рейсфедер, которым ты брови щиплешь, и повыдергаю его мужскую гордость.
Он шутил, но внутри у него все дрожало от непонятного волнения. Напряжение нарастало. Что-то должно было случиться — вот-вот, или, может быть, чуть погодя…
— Кто тебе сказал, что я щиплю брови? — возмутилась Ирина, женским чутьем угадав желание Глеба разрядить обстановку. — Рейсфедером чертят! Ты еще не забыл, что я архитектор?
— Чертежи ты делаешь на компьютере, — рассеянно возразил Глеб. — И потом, если рейсфедером чертят, его держат в готовальне, а не в косметичке или на полочке под зеркалом. Без держателя, без винта…
— Клещей из-под кожи вытаскивать, — подсказала Ирина. Сиверов все никак не трогался с места, будучи не в состоянии решить, куда идти — вверх или вниз.
Это было настолько на него непохоже, что Ирина засомневалась: а не был ли весь этот балаган просто благовидным предлогом, чтобы дать ей небольшую передышку?
— Ага, — совсем уже рассеянно откликнулся Глеб. — Клещей — это да… Ты ничего не слышала?
— Н-не знаю, — неуверенно протянула Ирина. — Кажется, гремело что-то… Так ведь в горах гроза.
— Гроза давно кончилась. Значит, говоришь, гремело? А я думал, мне послышалось…
— Ну и что, что гроза кончилась? Как кончилась, так и началась.
— А молнию ты видела?
Ирина не успела ответить, потому что теперь громыхнуло гораздо ближе, отчетливее и громче — раз, и еще раз, и еще… Удары раз от раза становились все сильнее, их можно было не только слышать, но и ощущать сквозь подошвы ботинок, а небо при этом оставалось темным, непроницаемым.