— Хорошо, — сказал Становой и с удовольствием потянулся, вдохнув полной грудью сырой теплый воздух. — Хорошо ведь, а?
Вострецов неопределенно дернул плечом и переступил с ноги на ногу. Его необмятый брезентовый дождевик при этом громко зашуршал, высокие болотные сапоги зычно чавкнули, вырвавшись из объятий сырого песка. Максим Юрьевич стоял немного позади него на островке короткой жесткой травы.
— Сыро, — брюзгливо заявил Вострецов. — Ни присесть, ни прилечь…
Становой привычно подавил желание обматерить его вдоль и поперек.
— Это до первого стакана, — успокоил он, — Сейчас рыбки наловим, ушицу сварганим, примем по сто граммов, и будет нам небо в алмазах. Ты посмотри, какая погода! Да по такой погоде рыба на голый крючок пойдет, сама к тебе на берег выбежит!
— Я пить не буду, — неожиданно возразил Вострецов. — Не люблю я эти пьянки на лоне природы. Да еще в такой компании…
— Не понял, — строго сказал Становой. — Чем это тебя моя компания не устраивает?
— Ты отлично знаешь, о ком я говорю, — ответил Вострецов. — Зачем тебе понадобился этот заика?
Становой закурил, пряча огонек зажигалки в сложенных лодочкой ладонях, и с силой выпустил дым из ноздрей.
— Зануда ты, Дмитрий Алексеевич. Все тебе не слава богу. Я вот, например, не представляю, как это водочки не выпить под ушицу. Что же мне потом, пешком в Москву идти? И машину за собой на веревочке тянуть, да? С каких это пор тебе водители начали мешать? Сейчас он все подготовит, и больше ты его не увидишь, пока сам не захочешь. Этот Нефедов — грамотный мужик и умеет не мозолить глаза.
— Черт меня дернул с тобой поехать, — проворчал Вострецов. — Никогда я эту рыбалку не любил.
— Полюбишь, толстяк! Еще как полюбишь! Нельзя жить так, как ты живешь. Человек — царь природы, слыхал? А какой из тебя, к чертям свинячьим, царь, если ты свое царство только по телевизору видел? Ты же себя обкрадываешь, Дима! Сидишь в четырех стенах, как аскарида в прямой кишке, и считаешь, в точности как аскарида, что это — единственный возможный способ существования.
Со стороны машины долетело ритмичное металлическое постукивание, сопровождавшееся свистящим шелестом и шипением — Удодыч надувал резиновую лодку, пользуясь автомобильным насосом. Становой стряхнул пепел в воду. Светло-серый, почти белый цилиндрик, сорвавшись с кончика сигареты, коснулся поверхности воды, коротко зашипел, мгновенно сделался черным и косо опустился на песчаное дно. К нему подплыли два или три малька, глупо потыкались носами и, потеряв всякий интерес к этому несъедобному предмету, уплыли восвояси.
— Ну, спасибо! — возмутился Вострецов. — Так я, значит, аскарида?
— Зря ты обижаешься, — дружелюбно сказал Становой. — Был бы ты аскаридой, я бы с тобой не разговаривал. А ты — человек, ты — мой старый друг, которому я многим обязан. И мне больно смотреть, как ты добровольно ограничиваешь себя, проходишь мимо множества удовольствий, за которые даже платить не надо, и которые, заметь, не приносят никакого вреда, кроме пользы. Кокаин нюхать тоже приятно, но это привычка пагубная и весьма дорогостоящая. А рыбалка… Э, да что я тебе рассказываю! Кто сам не попробовал, тот не поймет. Подожди здесь, я сейчас удочки принесу. После первой же плотвички тебя от реки за уши не оттащишь.
— Сомневаюсь, — сказал Вострецов.
Несмотря на все старания Станового, его пухлое лицо было недовольным. Новенькая рыбацкая амуниция сидела на нем, как на корове седло, и Дмитрий Алексеевич выглядел в ней, как обряженный бездарным декоратором манекен в витрине спортивного магазина.
— Не сомневайся! — крикнул в ответ Становой уже из кустов. — Я бы с тобой поспорил на сто баксов, но это будет чистый грабеж.
Дмитрий Алексеевич саркастически покивал головой в ответ, но этого уже никто не видел. Он подошел к самой воде и, засунув руки глубоко в карманы своего жесткого брезентового дождевика, стал наблюдать за снующими над светлым песчаным дном мальками. Вода была желтовато-коричневой, как обычно в равнинных реках; мимо проплыл, растопырив черные надкрылья, дохлый жук. Влажный воздух пах зеленью, ивовой корой, илом и пыльцой полевых растений. Откуда-то прилетела чайка, спикировала к самой воде, раздался всплеск, и чайка взмыла вверх, унося в клюве живой трепещущий кусочек — выхваченную из мутной воды рыбу. Вострецов стоял, чувствуя, как покой помимо его воли проникает в душу. Он не хотел этого покоя, отталкивался от него изо всех сил и, чтобы разрушить чары, расстегнул дождевик, вынул из кармана сигареты, закурил и еще раз сплюнул в воду.
Стало немного легче. Река снова превратилась в то, чем была на самом деле, то есть в обыкновенную массу мутной воды, бесцельно текущей под уклон. Чайка просто охотилась, добывая себе пропитание, гадила на лету и, наверное, жутко воняла рыбой; что же до ивовых кустов, стеной обступавших этот песчаный пятачок с трех сторон, то они имели право на существование лишь в качестве сырья для плетения кошелок да еще, пожалуй, укромного местечка, где можно было без особого комфорта, но зато и без помех, справить нужду.
Удодыч уже надул лодку и теперь расставлял на лугу легкий складной столик с алюминиевыми ножками. Большая картонная коробка из-под телевизора, доверху набитая едой и посудой, стояла рядом. Из-под скатерти, которой она была накрыта, заманчиво выглядывали горлышки бутылок. Дрова для костра, закопченный котелок с круглым дном и железная тренога с крюком для подвешивания котелка кучкой лежали поодаль, рядом с черным пятном старого кострища. Четыре или пять телескопических удочек в полиэтиленовых чехлах были прислонены к переднему крылу «лендровера». Становой наугад выбрал две, нашел блестящую железную коробочку с червями, положил ее в карман штормовки и двинулся обратно. Проходя мимо Удодыча, который от самой Москвы старательно разыгрывал роль идеального холуя, то есть молчал, Максим Юрьевич остановился и переложил удочки из правой руки в левую.
— В общем, сделаешь, как договорились, — сказал он.
Удодыч неопределенно дернул плечом, взял из коробки скатерть, встряхнул ее в воздухе, расправляя, и положил на стол. Становой нахмурился, глядя в его широкую спину.
— Не понял, — сказал он строго. — И что должна означать сия пантомима?
Удодыч нехотя разогнулся и повернулся к Становому лицом, расправив мощные плечи.
— Извини, Юрьич, — сказал Удодыч. — Ничего не выйдет.
Становой высоко задрал правую бровь, отчего его лицо приобрело выражение комического удивления, и сдержанно улыбнулся одними губами.
— Поясни, — потребовал он, — Что значит — не выйдет? Ты решил соскочить или у тебя сегодня просто живот болит?
— Поговорить надо, Максим Юрьич, — сказал Удодыч.
Становой обратил внимание на то, что он не заикается, а это означало, что никакими шутками тут не пахнет.
— Поговорить можно, — сказал он медленно. — Но тебе не кажется, что ты выбрал не самое подходящее время для разговора?