И все чаще Людочка вспоминала Колю. Нет, упаси бог, не в каком-то неприличном смысле… Она просто вспоминала, с каким обожанием и восхищением смотрел когда-то на нее бедный сосед-дурачок.
Ведь Коля Потапов, если подумать, — единственный человек, который любил Людочку бескорыстно и беззаветно. Безумно. Который и умереть ради нее не побоялся.
Много ли женщин могут похвастаться такой любовью?
Значит, поняла Людочка, все-таки была, была в ее жизни необыкновенная любовь. Та, что сильнее смерти.
«И вообще… Что есть счастье? Это когда тебя окружающие не раздражают, когда во всем хорошее видишь, даже в том, что попервоначалу уродством кажется, — размышляла Людочка. — А ведь кто мне был этот Коля? Никто. Сосед. Мы с ним — чужие. И вообще он умер давно… А кажется, что как будто до сих пор он где-то рядом, смотрит влюбленно!»
Оставшись у разбитого корыта после трех неудачных браков, с печальной, теплой улыбкой Людочка теперь все чаще вспоминала Колю. Ухаживала за престарелой соседкой, его матерью. Пожилая, одинокая женщина плакала, целовала ей руки и признавалась, что есть у нее теперь доченька, родная и любимая.
Хотела Людочке квартиру завещать.
А Людочка отказалась. Из принципа. Она теперь другим человеком стала, прежние капризы и нетерпимость к людям исчезли, растаяли со временем. А уж корысти в ней и не было никогда. Кроме того, Людочка слышала, что у Колиной матери есть двоюродный племянник, моряк, во Владивостоке живет. Инвалид. Травма у него случилась, когда на корабле плавал. Племяннику тому инвалидность дали, он мечтал в Москву перебраться. Вот ему пусть все и достанется.
После смерти Колиной матери, которая умерла на Людочкиных руках, совершенно счастливая — с улыбкой на губах! — в соседнюю квартиру переселился из далекого города Вадим Викторович. У него, как выяснилось, совсем грустная история была — жена после травмы выгнала его. Жил он во Владивостоке в каком-то общежитии, пока вот наследство не обломилось.
А тут квартира в Москве и возможность лечиться в хорошей московской клинике… Сам-то — инвалид на костылях. Хотя не старый еще — сорок лет. Как Людочке. Она ему помогла устроиться на новом месте, в клинику возила на своей машине. А чего, не жалко! Она теперь всем помогала, кому могла, просто за «спасибо», не ожидая никакой благодарности.
Иногда она сидела по вечерам на балконе, а рядом, на соседней половинке — Вадим Викторович. И он смотрел на Людочку с такой любовью, с таким удивлением, радостью… Сказала бы она ему — прыгни, — он бы и сиганул с пятнадцатого этажа, не раздумывая.
«Добрее вас и светлее вас, Люда, я человека не видал. Вы — святая!»
«Да чем же я святая, Вадим Викторович?» — смеялась Людочка.
«А тем, что нет в вас злобы, нет раздражения. Вы всех любите, вы всех понимаете. И вам совсем не жалко себя отдавать…»
Через год после переезда Вадима Викторовича в Москву они с Людочкой поженились. А стену между квартирами прорубили, дверь сделали. Вот так. И сын у них родился, хотя Людочка была уверена, что счастье материнства ей недоступно. Кстати, здоровье Вадима Викторовича значительно поправилось. Он теперь не на костылях передвигался, а спокойно ходил себе с палочкой.
Жили они втроем все в такой любви, что другие люди удивлялись.
Иногда даже Людочка задумывалась — а чем же она заслужила это счастье?.. Ведь не только же тем, что перестала делить людей на полноценных и неполноценных?..
Конечно, все знают, что не насытится око зрением и не наполнится ухо слушанием, но не особо верят древним мудростям, ибо знают: многие, даже самые прекрасные вещи — очень быстро надоедают. Тогда и глаза сами собой начинают смотреть в сторону, и уши хочется закрыть ладонями.
Нет, хорошего должно быть понемногу. Лучше по чуть-чуть и изредка, а не то захлебнуться можно. Но не все могут следовать этому правилу.
Вот взять, например, Григория Петровича. Он до безумия любил свою жену.
Сам Григорий Петрович — человек простой, изощренным интеллектом не обремененный — в отличие от своей супруги, историка и страстной книгоманки. Кандидата наук, между прочим!
А он — сантехник в ЖЭКе. Афоня! Как же они сошлись? Лед и пламень, волна и камень…
Тем не менее сошлись и прожили вместе много лет, и у них был взрослый сын, который жил уже самостоятельно, отдельно.
Григорий Петрович до безумия обожал свою жену. Он почти каждый день выполнял супружеский долг.
Вы скажете — неправда, не бывает таких сильных чувств после стольких-то лет супружества, они возможны только в юности. Все эти страсти, постельные подвиги… Ибо редко кто способен долго держать одну высокую ноту. Заканчиваются цветы и поцелуи, нежные слова и объятия, и начинаются шлепанцы, бигуди, халаты и тренировочные, зевание друг другу в лицо, шкворчание трески на раскаленной сковородке, сдержанное раздражение…
Но к Григорию Петровичу зевки и шкворчание не имели никакого отношения. Афоня Афоней, а любить он умел.
Хотя, в сущности, жена Григория Петровича внешне выглядела обыкновенно. У нее было бледное, невыразительное, но не лишенное приятности личико — как на блеклых картинах Борисова-Мусатова, стандартная, чуть припухлая фигурка, негустые русые волосы… Пожалуй, самым большим достоинством супруги являлась ее невероятная чистоплотность. А еще женщина уважала парфюмерию.
Во времена бедной юности от молодой супруги нежно и ненавязчиво пахло лишь югославским шампунем да отечественным ромашковым кремом. Но после того как наступило товарное изобилие, жена Григория Петровича позволила себе развернуться.
Шампуни, бальзамы, кондиционеры, гели, кремы, маски, примочки, присыпки… весь дом был забит этой ерундой, которую столь усердно рекламируют средства массовой информации. Григорий Петрович то и дело натыкался на эти плоды цивилизации в своем доме, иногда даже в самых неожиданных местах. Однажды, торопясь на работу, он искал носки. В стопке белья он нашел коробочку с загадочной надписью и очень затейливой крышкой. Любопытно стало — что сие такое? Мужчина вертел ее и так и сяк, пока коробочка вдруг не взорвалась в руках и не осыпала его с ног до головы розовой пудрой, которая пахла нежно, печально, по-восточному томно… Григорий Петрович чистил свою униформу и ругал себя за любопытство. А потом начальство в ЖЭКе сделало ему нагоняй за опоздание. В другой раз супруг перепутал оливковое масло с шампунем, плеснул его в салат и, принюхавшись, схватился за голову… А случаев, когда он путал гель для душа с пеной для ванны или мыло для рук со специальным мылом для похудания — и вовсе несть числа.
В этой вечной борьбе со средствами гигиены Григория Петровича утешало только одно — что его жена всегда была нежна, ароматна и бархатиста на ощупь, что не существовало на ее теле уголка, который не был бы тщательно промыт, намазан специальным, только для этого уголка придуманным кремом, припудрен и сбрызнут дезодорантом. Она не любила резких запахов, да и не было их у хорошей косметики — только поэтому от жены Григория Петровича никто не шарахался. Лишь легкое облачко цветочного, медового аромата всегда следовало за ней, вызывая у окружающих удивленную, бессознательную улыбку.