Я выбираю морское путешествие, меня хлебом не корми, дай поплавать на какой-нибудь посудине по морю-океану. Мы стоим на палубе катера «Ракета», на мне расклешенное летящее платьице с девчачьими узорами. Евгений оделся во все светлое: свободную футболку и легкие полотняные брюки. Волосы от ветра встают торчком — мои короткие темные и его льняные. Я торопливо фотографирую залив, чаек и большие корабли, скользящие с неспешным достоинством по морской глади.
— Обожаю море, — признаюсь я, — в любом его проявлении — теплое, холодное, синее, ласковое, серое, неприветливое, полный штиль и безумный шторм … Наверное, это передается генетически, ведь у меня дедушка был моряк.
— Правда? У меня тоже, — вяло отзывается Евгений.
— Неужели? Значит, у нас есть что-то общее! — преувеличенно радуюсь я. — А где он служил? Расскажи о нем, я так люблю слушать морские рассказы! Мой дед воевал, а твой?
— Воевал вроде. Я о нем ничего не знаю, — уклончиво отвечает мой спутник. — В живых его не застал, и папа ничего рассказать не успел — он рано погиб в автокатастрофе, мне еще и десяти не было… Да что ты в древность ударилась? — вдруг раздражается он. — Вспомни еще Полтавскую битву. Война шестьдесят три года как кончилась, сколько можно стенать о прошлом или каждый год помпезно праздновать победу?
— Ничего себе! — От возмущения у меня перехватывает дыхание. — А если бы Питер сейчас был немецким? И звали бы тебя не Евгений, а, положим, Гюнтер, или Курт. Нет, тебе больше подойдет Клаус. Это в том случае, если бы ты вообще родился. Скорее всего, на завоеванных территориях фашисты провели бы зачистку. Вычистили бы неугодное население вместе с национальными памятниками и наплодили жизнерадостных Адольфиков с розовыми щечками. — Я завожусь вопреки выработанной линии поведения и зло надвигаюсь на собеседника: — Слушай ты, горе-охотник, забыл, как исчезали с лица земли целые империи?! Какие клочки территории оставались от огромных государств? Давай посмотрим исторические карты — третьего, четвертого, пятого веков. Например, какой была Римская империя, и что от нее осталось. Да если бы не наши деды, вся Европа сейчас была бы другой! А тебе, оказывается, глубоко по барабану, где и как воевал твой дед!..
— Эй, красавица, вон как тебя понесло… Горе-охотником меня обозвала. А вчера мое хобби вызвало в тебе живейший интерес. — Евгений натянуто улыбается: никак не ожидал такого натиска. Сомневается, обижаться ему или нет.
— Ай молодец! В огороде — бузина, а в Киеве — дядька. Уводишь в сторону? Ловкач выискался! — Чувствую, что надо остановиться, но уже разогналась сверх меры. — Что до твоих животных охотничьих инстинктов, то вы, питекантропы, опустошите наши леса, как в той же Германии. Сначала перебьете всех медведей, а потом будете толпами бегать смотреть на медвежонка Кнута, умиляться и называть его именем своих сыновей. Топтыжка Евгеньевич! Звучит?
Парень краснеет, злится, только что зубами не скрипит, видно, я святое задела. Для каждого мужчины родное увлечение, что флаг на Эльбрусе, предмет самоуважения и хвастливого трепа с подтверждением своей крутизны снимками: пяток дохлых уток в протянутой руке, грудь колесом и нога на туше зверя, застреленного из ружья с оптическим прицелом. Некоторые состоятельные питекантропы для пущей остроты чувств отправляются в Африку стрелять за деньги жирафов, львов, или леопардов, опять-таки с помощью оптики, это все, на что смельчаков хватает, своя шкура, как-никак, дороже.
Пока Евгений обиженно сопит и сосредоточенно исследует горизонт, ракета подходит к пристани у входа в дворцово-парковый ансамбль Петергофа.
Мы покупаем билеты и идем по бетонному настилу вдоль морского берега, где посетители парка млеют под солнцем на морском песке и валунах, многие бродят по колено в воде на отмели. В парке по траве между деревьями скачут белки, Морской канал ведет нас прямиком к Большому каскаду, впереди переливаются летящие в высоту струи фонтанов и золоченые фигуры статуй среди водной феерии.
Так как мы попали в парк со стороны залива, то начинаем осмотр комплекса с самого красочного его украшения — фонтана «Самсон».
— А вот в тему нашего разговора, — замечаю я, — фонтан был возведен в Петергофе в честь 25-летия со дня Полтавской победы. В России всегда чтили свои победы и победителей.
— Мало ли кого чтили в России? И Ленина чтили, и Сталина, некоторые до сих пор чтят, — сварливо отзывается Евгений.
Рядом гид рассказывает группе туристов:
— Во время Второй мировой войны Петродворец сильно пострадал. Оккупация города длилась с сентября 1941 года по январь 1944 — го, нацисты бесчинствовали на территории дворцово-паркового ансамбля, они разграбили музеи, взорвали и сожгли Большой дворец, сильно разрушили Большой каскад, каскады «Золотая гора» и «Шахматная гора», уничтожили подземные водоводы, вырубили и заминировали парки, вывезли множество статуй, в том числе и «Самсона». Реставрационные работы начались сразу после освобождения города. Много сил было потрачено на восстановление комплекса…
Я смотрю на Евгения с торжеством. Что я говорила о Петербурге! Собираюсь добить неприятеля с помощью неопровержимых доказательств, но непроизвольно засматриваюсь на его губы. Они как раз на уровне моих глаз, удивительно яркие для блондина, чувственно свежие, над верхней выступили мелкие капельки пота. Перевожу взгляд выше и на миг погружаюсь в чистое, льдисто-голубое и беспредельное, уходящее в глубь его глаз.
Ловлю себя на том, что смотрю на парня с открытым ртом. Видали дуру? Вот так начнешь таращиться на что ни попадя, да всякие бредовые соблазны в буйну голову впускать, и оглянуться не успеешь, как окажешься полной лохушкой, курицей бестолковой, которую любой выжига обставит в два счета.
Ну нет, не на таковскую напал! Мы еще посмотрим кто кого. Нужен мне этот молодец сто лет! Вообще-то нужен, но не для амуров. Может быть, удастся сделать благое дело, а заодно и совесть в парне растолкать.
Мы поднимаемся по лестнице к Большому дворцу и, стоя на террасе у балюстрады, смотрим сверху на каскад, Морской канал и Воронихинские колоннады. Отсюда хорошо видна вся композиция из золоченых и бронзовых статуй, ваз и барельефов, фонтанов и водоемов. Когда-то Петр 1 решил создать загородную резиденцию, которая по своей роскоши не уступала бы французскому Версалю. Во Франции, увы, мне побывать не пришлось, но я уверена, что царю замысел удался.
— Да ладно, — вдруг резко говорит Евгений, — знаю я, где дед воевал. На Ладожском озере. А больше ничего не знаю, хоть режь. Да и знать не хочу! — добавляет он с нескрываемым раздражением.
— Как?! На Ладожском?! — Теперь мне не до притворства, и уж тем более не до амуров. — Твой дед воевал на Ладоге?! Вот это новость! Так ведь и мой воевал там же.
Я хватаю его за руку и тащу за собой подальше от шума и скопления людей. Мы спускаемся в аллею, ведущую в восточную часть парка к фонтану «Адам». Мне удается найти свободную скамейку под сенью громадной сосны. Стало жарко, и кожа у меня влажная; в тени приятно холодит легкий бриз с залива.