— Я тоже, — Игорек дошел до письменного стола, вернулся с иллюстрированным журналом. — Пока не увидел. — Показал Егорову фотографию.

Егоров узнал девушку. Она повзрослела, и, как писал американский писатель Теодор Драйзер, находилась «в зените женской красоты». Хотя, Егоров сомневался в существовании этого самого зенита. Высшие точки женской красоты были разнообразны, неуловимы, рассредоточены по параллельным мирам. Егорова, как рогатого жука, неудержимо влекла к себе лампа-попа медсестры. Недавно побывавшего у него на приеме мужа молодой симпатичной женщины влекла к себе теща со сморщенным, как побитое осенним морозцем яблочко, лицом. Кого-то, возможно, влекла к себе окутанная клубами дыма правозащитница из регистратуры, пострадавшая за Солженицына Владлена Самуиловна.

В черном платье с металлическими блестками девушка (ее еще вполне можно было так называть) стояла на мраморном полу под люстрами в одном из залов Третьяковской галереи на торжественной церемонии открытия выставки картин Айвазовского из частых собраний.

Эта выставка состоялась по инициативе президента, который дал дружеский совет крупным бизнесменам и просто знакомым богатым людям посодействовать возвращению в Россию картин великого художника. Те не стали чиниться. На всех картинах была вздыбленная, проникнутая гневом и отвращением к цепляющимся за обломки кораблей людишкам, вода. Казалось, холсты из последних сил сдерживают ее напор. Еще мгновение — и сине-зеленые волны смоют, как крошки с мраморного пола, собравшуюся публику. Рядом с девушкой стояли президент и вице-премьер правительства, про которого писали, что президент вот-вот его снимет. На фотографии присутствовала и первая леди. Она смотрела куда-то в сторону, и явно не находилась «в зените женской красоты». По крайней мере, в данный момент и на данной фотографии.

— Ну и что? — спросил Егоров. — Девчонке повезло. Она жена… вот этого? — показал на вице-премьера. — Не понимаю, — вгляделся в его недобрую, словно сжатую в кулак физиономию. Вице-премьер стригся коротко и был похож на постаревшего, перешедшего на тренерскую работу боксера. — Почему он нравится народу? Что он сделал хорошего? — пожал плечами Егоров.

— Устанавливает сеть общественных сортиров и оздоровительных аква-комплексов в Москве. Социальная программа «Чистый город — чистые люди», — ответил Игорек. — А еще… — добавил после паузы, — он был тогда… двенадцать лет назад… на острове. И он, — ткнул пальцем в президента на фотографии, — тоже там был.

— И что из этого следует? — еще раз внимательно посмотрел на фотографию Егоров. — Я полагаю, инцидент исчерпан. Они снова рядом, и, судя по всему, им всем хорошо.

— Что-то они там напутали, — едва слышно произнес Игорек, но Егоров расслышал.

— Кто и где? — уточнил он.

— Там, — махнул рукой Игорек в сторону окна, где, по всей видимости, пролегала дорога в прошлое. — И здесь, — кивнул на картину, висящую на стене кабинета. Возле храма Василия Блаженного толпа мужиков в зипунах и баб в кокошниках почтительно приветствовала какого-то важного — в жемчужных охабнях и при бороде — боярина, но может и самого царя.

9

Люди не проходили мимо (зря) Пушкинской площади в один из первых осенних дней. Напротив, если они куда-то и шли, то именно туда.

Из окна своего кабинета Аврелия наблюдала, как по Петровке в сторону Пушкинской площади катится упругая разноцветная молодая народная волна. Начало осени в Москве практически ничем не отличалось от конца лета. Только самые сознательные деревья неохотно шевелили желтыми ладошками отдельно взятых листьев, как если бы присутствовали на некоем собрании и вынужденно голосовали за неправильное, по их мнению, решение. Ближе к вечеру на город сиреневой душной подушкой надвинулась неурочная жара. Края подушки были оторочены иссиня-черной грозовой оборкой, но в отсутствие ветра гроза представала всего лишь «вещью в себе». Трудно было выбрать лучшее время для торжественного открытия первого аква-комплекса в «чистом городе», каковым надлежало сделаться Москве.

Аврелия открыла окно. Толпа двигалась по Петровке аккуратно и тихо. Только шелест девичьих босоножек по сухому асфальту, да скрип подошв кроссовок молодых людей нарушали жаркую осеннюю тишину. И еще как будто едва различимое блеянье, как легкая рябь, скользило поверх лохматых, стриженых и бритых голов. Но откуда было взяться парнокопытным в ритмично растягивающейся и сжимающейся, подобно резиновому жгуту, толпе? Хотя, вздохнула Аврелия, от современной молодежи можно ожидать чего угодно.

Тем временем верхний слой тишины, как кремовую надстройку с торта, срезало тонкое лезвие виолончели. Следом тоскливо, как пес на луну, гавкнул фагот. Затем звуки разных музыкальных инструментов сплелись в «сумбурный» клубок, и только свирель упорно гнула свою одинокую жалобную линию. На специально сооруженной сцене «разминался» оркестр берлинской оперы. Туда — на зов свирели, к «Тангейзеру» — и двигалась не растерявшая веру в любовь, точнее в чудеса любви, молодежь.

Аврелия подумала, что, собственно, может и не появляться на площади. Она свою часть работы завершила. Акт об исполнении условий контракта между закрытым акционерным обществом «Линия воды» и Заказчиком был подписан. Дальше проектом «Чистый город — чистые люди» должны были заниматься городские власти.

Церемония открытия первого в Москве аква-комплекса была расписана по минутам, список ораторов — согласован и утвержден. Никаких неожиданностей не предвиделось. Президент должен был произнести двухминутное приветствие, затем — по пути к кортежу — пообщаться на площади с народом, сказать журналистам, что лично ему по сердцу простая бревенчатая русская баня — с березовым или дубовым веником и (желательно) водоемом поблизости, куда можно ухнуть, вырвавшись из парной. И — отбыть восвояси.

Прикомандированный к «Линии воды» бывший чиновник, а ныне пиарщик Антонин Вергильев, задействовав старые связи, встретился с людьми из пресс-службы президента, обсудил с ними целесообразность краткого посещения президентом «Тангейзера». Никаких массовок, предложил Вергильев, только видеоряд в три плана. Наплывом на сцену — фрагмент, где Папа грозно стучит посохом, прогоняя нимф и фавнов, кстати, некоторые из них будут в оранжевом. Затем вид сверху — россыпь голов на площади. И портрет — задумчиво-строгое, но одухотворенное лицо президента, а вокруг — симпатичные, без пирсинга, колец в носу и разноцветных волос — молодые люди, будущее России.

Идея понравилась.

Но вскоре служба безопасности раздобыла информацию, что две так называемых арт-группы с провоцирующими названиями «Порви меня» и «Голод (sex) — не дядька» планируют прорваться на сцену во время арии Тангейзера, когда посох в руках Папы Римского зацветет, и устроить там флэш-моб в виде… коллективного полового акта. По сведениям службы безопасности оперный режиссер-модернист и бритый наголо с выкрашенным «под зебру» черепом дирижер оркестра были в курсе готовящейся провокации и не особенно ей противились. Представление собирались посетить послы многих стран. Телекомпания CNN планировала вести прямую трансляцию на весь мир.