И простор площадей, и размах улиц, и высота домов, и ощущение восторга и страха при взгляде на эти дома и площади, – все это названо и описано тысячи раз, и ничего он не может прибавить к уже сказанным об этом словам.

Но Сергей и не собирался ничего прибавлять, ему было просто не до того. Он попал в этот город слишком неожиданно, и слишком быстро ему предстояло здесь освоиться.

Еще по дороге мама наконец рассказала Сергею, почему никогда не приезжала с ним в Москву.

– Нас никто там не ждал, – сказала она.

– Но у тебя же были какие-нибудь родственники? – спросил Сергей. – Ну, кроме родителей, раз они умерли.

– Они не умерли, – ответила мама. – То есть моя мать умерла, но только год назад. Я ездила на похороны, когда ты был в летнем лагере. А отца у меня не было.

Вот это да! Сергей был уверен, что мамины родители умерли давным-давно. Во всяком случае, до его рождения, ведь иначе они приезжали бы с ним повидаться, или он приезжал бы к ним, или они хоть присылали бы открытки к праздникам… И тут он понял, что его уверенность в смерти маминых родителей основывалась только на личных домыслах, а сама мама никогда не говорила ему ничего подобного.

Сергей знал, что его отец вырос в детском доме, как многие дети, оставшиеся сиротами в войну. Когда ставили в школьном драмкружке пьесу Володина «Старшая сестра», он запомнил эти слова: «Мы дети войны, мы дети всей страны». Но мама… Да, мама не рассказывала о своих родителях ничего. А он не очень-то и интересовался. Кто в таком возрасте интересуется родственными делами по собственному почину?

– Моя мать не хотела, чтобы я выходила замуж за твоего отца, – сказала мама. – Будущего отца, разумеется.

В купе они ехали вдвоем. Это было особенное купе, Сергей никогда таких не видел – две нижние полки. Стоило оно очень дорого, но других билетов не было на месяц вперед, и мама взяла какие были. В другой раз Сергей, конечно, обрадовался бы такому комфортному путешествию, но этому путешествию ни мама не радовалась, ни он.

И вот они сидели вдвоем на своих нижних полках и разговаривали.

– Почему она этого не хотела? – спросил Сергей.

– Считала, что он мне не пара.

– Ну да!

Такое объяснение показалось ему не просто странным, но диким. Что значит не пара? Средневековье сейчас, что ли?

– Моя мать в свое время не вышла замуж именно по этой причине. Родить ребенка от неподходящего мужчины она еще могла себе позволить, но жить с мужчиной из неподходящей среды – нет.

– Папа был из неподходящей среды? – спросил Сергей.

Интересно, какие открытия его еще ожидают?

– С точки зрения моей мамы, безусловно. Детдомовец, мало того что не москвич, так еще и с перспективой всю жизнь провести в медвежьих углах на ракетных точках. Понятно, что ей все это не нравилось.

– Но тебе же нравилось! – воскликнул Сергей.

– Мне тоже все это не нравилось. Точнее, я просто обо всем этом не думала. Мне было восемнадцать лет, и я любила твоего отца до беспамятства.

– Ты… теперь жалеешь? – помолчав, спросил он.

– Ну подумай, о чем ты спрашиваешь? – Мама улыбнулась. – Вот ты сидишь передо мною, мой сын. И я стану жалеть о том, что ты – это ты, а не другой ребенок?

– Я не про ребенка. Ты жалеешь, что вышла замуж за отца?

– Вообще-то это невозможно разделить. Но даже если бы было возможно… Нет, не жалею. Жизнь дала мне узнать, что такое настоящий мужчина. Это не каждой женщине дается. Почти настоящий, – уточнила она.

– Почему почти? – не понял Сергей.

– Потому что совсем настоящий мужчина не оставил бы своих близких ни по какой причине. Я в этом убеждена, – твердо сказала мама.

Ее лицо омрачилось, и Сергей не стал ее больше ни о чем расспрашивать. Она тоже не говорила больше об отце. Но дорога была долгая, им и так хватило разговоров.

Поэтому когда такси, которое они взяли на площади трех вокзалов, остановилось возле чугунной ограды и Сергей прочитал на бело-синей табличке название улицы – Большая Ордынка, – то он уже знал, что в этой квартире прошло все мамино детство и юность до окончания школы. И отсюда она ушла в чем была к отцу в общежитие военной академии, и не входила в этот дом пятнадцать лет. До прошлого года, когда приезжала на похороны матери. И что мать эта, его то есть бабушка, ни разу за все эти годы не написала своей дочери, ни разу не поинтересовалась, что происходит с нею, с ее ребенком, живы ли они хотя бы, – это он уже знал тоже.

Это не могло уместиться в его сознании. Слишком это было чудовищно. Ну, положим, маму готовили не к жизни в тайге, положим, учили музыке, и рисованию, и французскому языку, и ожидали, что она поступит в иняз или на филфак МГУ… Но как могли все эти не оправданные ею ожидания оправдать то, что родная бабка вычеркнула из своей жизни родного внука, ни разу на него даже не глянув?! Сергей не то что не мог, он не хотел этого понимать.

И с этим чувством – непонимания, растерянности, смятения – вошел он в пустую квартиру дома на Большой Ордынке.

Глава 6

«Мама права: отец настоящий мужчина. И правильно он говорил: надо лгать».

С этой мыслью – о том, что мужчина должен лгать, – он просыпался вот уже месяц. Ее высказал когда-то отец, и Сергею не раз случалось убеждаться в его правоте.

Они встречались два раза в год. Обычно Сергей приезжал в Латвию, где отец остался после окончания службы, несмотря на отделение Прибалтики и на все разговоры о том, что русским там теперь не жизнь, а сплошное унижение и ужас.

Никакого ужаса, приезжая к отцу, Сергей не наблюдал. То есть внешнего, социального не было ужаса – то, что было в отцовской жизни горько и горестно, от внешних условий не зависело.

И вот во время одной из их встреч, вскоре после того как Сергей поступил в университет, отец сказал ему:

– У всех у нас внутри живет ребенок. Он, может, и трогательный. Но показывать его не надо. Никогда. Женщины этого не прощают. Для них мужчина, который не сумел своего внутреннего ребенка скрыть, просто слабый мужчина. А слабого мужчину женщина, может, и пожалеет, но любить не будет.

Тогда Сергей пропустил эти слова мимо ушей. Слабым он себя не чувствовал, никакого ребенка в себе не чувствовал тем более, да и не понял даже, что это за ребенок такой. И только позже, уже после окончания университета, он стал замечать: женщинам действительно нравится в мужчинах то, что сам он считает примитивным.

Неумение и нежелание мужчины разбираться в человеческих чувствах они считают признаком силы.

Толстокожесть – неуязвимостью.

Неспособность понимать кого бы то ни было, кроме себя, – интригующей незаурядностью.

Интерес к чему-либо, что нельзя потрогать рукой, – наивностью.