— Какие у тебя проблемы с соседями по общежитию, Марк?
— В комнате, куда меня поселили с самого начала, — ага, вот они, слова, которые я затвердил заранее! — один из соседей запускал на полную громкость проигрыватель. В ночное время, когда мне уже надо было ложиться, чтобы как следует выспаться. А я должен высыпаться, чтобы работать. Так что ситуация сложилась непереносимая. — В последний миг я заменил на «непереносимая» заготовленный заранее эпитет «невыносимая».
— Но разве нельзя было поговорить с ним и выбрать время для проигрывания пластинок, которое устроило бы вас обоих? Переезжать из-за такой ерунды! Неужели не было другого выхода?
— Не было.
— Никак нельзя было прийти к компромиссному решению?
— Не с этим человеком, сэр. — Так деликатно я выразился — в надежде, что декан сумеет оценить сдержанность, не позволившую мне назвать имя Флассера.
— А тебе часто случается не находить компромисса с людьми в ходе прямой и честной беседы?
— Я бы не сказал, что часто, сэр. Я бы не сказал, что такое случалось со мной и раньше.
— А как насчет твоего нового соседа? Жизнь в одной комнате с ним тоже пришлась тебе не по вкусу, не правда ли?
— Да, сэр.
— А почему, как ты думаешь, это произошло?
— У нас оказались совершенно несопоставимые интересы.
— И почвы для компромисса опять-таки не нашлось?
— Да, сэр, не нашлось.
— И вот ты, как я вижу, решил поселиться один. В полном одиночестве под сенью Найл-холла.
— До конца нынешнего семестра, сэр, эта комнатка оказалась единственной свободной.
— Попей-ка, Марк, еще водички. Полегчает.
Но недавняя сухость во рту пропала. Да и потом я больше не обливался. Меня душила ярость — особенно из-за этого насмешливого «полегчает», сказанного деканом в тот самый миг, когда мне казалось, что мой мандраж уже позади и я отвечаю на его вопросы так, как и подобает человеку моего возраста в сложившейся ситуации. Я был разгневан, я был унижен, я был возмущен и даже не осмеливался посмотреть в сторону стакана. С какой стати устраивать мне допрос только из-за того, что в поисках тишины и покоя, необходимых для занятий, я перебрался из одной комнаты общежития в другую? Какое ему до этого дело? Или ему больше нечем заняться? Какая ему разница, в какой комнате я живу? Я круглый отличник, неужели одного этого не достаточно, чтобы от меня отстали оба старых неуемных тирана, декан и мой отец?
— А в какое братство ты вступил? Ты ведь там и питаешься, правда?
— Я не вступил ни в одно братство, сэр. Общественная жизнь, которую там ведут, меня не интересует.
— А как бы ты сам определил в таком случае, что именно тебя интересует?
— Учеба, сэр. Лекции и практические занятия.
— Это, конечно, достойно всяческого уважения. Но неужели ничего больше? Ты ведь наверняка уже успел у нас с кем-нибудь подружиться?
— По пятницам и субботам я работаю, сэр. Работаю официантом в баре гостиницы. Мне приходится работать, чтобы помочь отцу покрыть расходы на мое образование.
— Совершенно не обязательно это делать, Марк. Совершенно не обязательно называть меня «сэр». Ты можешь называть меня «декан Кодуэлл» или просто «декан». Уайнсбург не военная академия, и живем мы не в начале двадцатого века. На дворе пятьдесят первый год.
— Мне совсем не трудно говорить вам «сэр», декан. — На самом деле мне было трудно. Даже противно. Потому-то я так к нему и обращался! Мне хотелось употреблением и частым повторением слова «сэр» затолкать его декану Кодуэллу в задницу за то, что выделил меня из толпы студентов, и вызвал к себе в кабинет, и устроил мне допрос с пристрастием. Я круглый отличник. Почему всем мало хотя бы этого? Я работаю по вечерам в уик-энд, но и этого им не достаточно! Даже когда мне впервые в жизни сделали минет, я принялся ломать себе голову над тем, почему мне его сделали и что такого скверного случилось, что я его заслужил. Почему даже таким самоуничижением с моей стороны не желают удовольствоваться? Чего еще от меня ждут? Что мне нужно вытворить, чтобы доказать, что я кое-чего стою?
И вдруг декан заговорил о моем отце:
— Здесь сказано, что отец у тебя кошерный мясник.
— Нет, сэр, не думаю. Я помню, что написал в анкете «мясник». Просто мясник. Я совершенно в этом уверен.
— Да, именно так ты и написал. А я всего-навсего предположил, что мясник-то он как раз не простой, а кошерный.
— Так и есть. Только я этого не написал.
— Прекрасно тебя понимаю. Но все же не будет ошибкой охарактеризовать его несколько поточнее, а именно как мясника кошерного?
— Но и то, что я написал в анкете, нельзя назвать неточными сведениями.
— И все же, Марк, мне интересно, почему ты не написал «кошерный мясник»?
— Я не думал, что это имеет хоть какое-то значение. Если отец какого-нибудь другого студента дерматолог, ортопед или гинеколог, разве он не напишет в анкете «врач», и этого будет вполне достаточно. По меньшей мере, на мой взгляд.
— Однако твой случай несколько иного рода.
— Если вы, сэр, спрашиваете, не пытался ли я скрыть веру, в которой был рожден и воспитан, то я отвечу «нет»!
— Что ж, будем надеяться. Во всяком случае, я рад это слышать. У каждого имеется право свободно исповедовать свою веру, и так дело обстоит у нас в Уайнсбурге, как и во всей стране. С другой стороны, хотя в графе «Вероисповедание» ты не написал «иудейское», я резонно предположил в тебе еврейские корни и в соответствии с традициями колледжа решил поселить тебя вместе с единоверцами-иудеями.
— Но ведь в графе «Вероисповедание» я поставил прочерк!
— Это я вижу. И мне интересно, что бы это могло значить.
— Это значит, что я не придерживаюсь никакой веры.
— Что же тогда дает тебе духовную опору? Кому ты молишься, когда нужно помолиться?
— Мне этого не нужно. Я не верю в бога и не верю в молитвы. — В средней школе, в Клубе заядлых спорщиков, я славился умением разъяснять свою точку зрения, что сейчас и сделал. — Я нахожу опору в том, что реально, а не создано воображением. Молиться — это, на мой взгляд, пережиток прошлого!
— Вот как? — Декан улыбнулся. — И все же это делают миллионы.
— Миллионы когда-то верили, что Земля плоская, сэр.
— Да, это справедливо. Но позволь спросить тебя, Марк, из чистого любопытства: как ты надеешься выжить в этом мире, полном греха и скверны, не веря в Бога и не имея никакой духовной поддержки свыше?
— Учась на круглые пятерки, сэр.
Это заставило его улыбнуться вновь, на сей раз снисходительно, что понравилось мне еще меньше. Я уже был готов смертельно возненавидеть декана Кодуэлла за то, что он окунул меня в свою скверну.